— Так что ты придумал?
— Ты, пацанчик, не ссы. Все будет путево.
Хотя Валера назвал его уничижительным словом, Раздолбай не обиделся. В тоне приятеля было не высокомерие, а всего лишь обаятельная развязность, в ауре которой Раздолбай чувствовал себя свободнее. Неосознанно он копировал нагловатые манеры Валеры и его стиль общения, основанный на добродушном подтрунивании, и нравился себе таким больше, чем в любом другом проявлении. Рядом с Валерой он как будто обретал настоящего себя и за это с легкостью отдавал ему в мыслях титул лучшего друга.
Валера остановил частный «жигуль», сговорился о чем-то с водителем, и они помчались по широкому Кутузовскому проспекту в сторону Триумфальной арки. Теплый летний воздух шумным ветром врывался в щелку приоткрытого окна и бил Раздолбаю в лицо, заставляя счастливо жмуриться. Лучший друг, своя жизнь! Вот бы еще ветер трепал волосы сидевшей рядом Дианы… За Триумфальной аркой они свернули направо, пронеслись вдоль коробчатых новостроек и уже медленнее поехали по узкой дороге, змеившейся через сосновый лес. Воздух, врывающийся в окно, посвежел. Исчез придорожный мусор. Все вокруг как будто прибрело более четкие очертания и стало неуловимо напоминать какую-то заграницу. На миг Раздолбаю померещилось, что они едут по Юрмале — казалось, еще немного, и за медно-золотыми соснами заблестит серая, как слюда, гладь Балтийского моря.
— Что это за дорога? Где мы едем? — удивился он.
— Рублевка, пацанчик. Херувимы про Беверли-Хиллз будут смотреть.
— Беверли-Хиллз знаю, Рублевку первый раз вижу. Где здесь Николсон, где Шварценеггер?
— Шварценеггера нет, но Мишу Горбачева можем встретить легко.
Раздолбай обратил внимание, что они проехали уже пятого постового милиционера, и невольно присмирел.
— Нет, правда, что здесь?
— Правительственные дачи, пансионаты. Тундра так устроена, что все ништяки положены кому надо и четким пацанчикам вроде нас ничего не остается кроме бухалова под «Столичный» салат в быдлозагонах типа того, где мы были. После Европы на это невозможно смотреть, так что придется добывать неположенный ништяк хитростью.
Заинтригованный Раздолбай предпочел больше ничего не спрашивать, и вскоре Валера скомандовал водителю повернуть на одном из перекрестков. Впереди показались шлагбаум и проходная. Выйдя из машины, они углубились в лес и, с хрустом ступая по опавшим сосновым шишкам, пошли вдоль высокого забора из рифленого железа.
— Здесь тот самый «номенклатурный пансионат», где мы отдыхали с Мартином, — объяснил Валера. — Внутри я все знаю, но на проходной пять рублей за обшлаг не прокатят. Забор упирается в реку — там легко перелезть.
— А если за жопу возьмут?
— Потащат на Лубянку, будут загонять иголки под ногти.
— Нет, правда.
— Назовем фамилию Мартина, скажем, хотели его здесь найти.
— Его что, здесь все знают?
— Знают его батька. Не хотелось бы только действительно нарваться на Мартина.
— Ты его за год не простил?
— Дело не в прощении. Дружба возможна до тех пор, пока друзья принимают друг друга в той роли, которую каждый для себя избрал. Последнее время Мартин стал напяливать на себя роль какого-то незыбического бизнесмена и требовать к этому серьезного отношения. Я его в этой роли принять не мог, его это бесило, а меня бесило то, что он бесится.
— Он сейчас правда занимается каким-то бизнесом.
— В тундре нет и не может быть бизнеса. Здесь возможна только фарцовка дефицитным товаром, созданным мозгами и руками людей принципиально иного уровня, и весь здешний «бизнес» — это разновидность колхозного рынка. Просто одни торгуют мандаринами, а другие компьютерами. А я — мировой интеллект, меня уровень базарных торговцев не восхищает, и относиться к этому серьезно я не могу.
«Ого, заявочка!» — подумал Раздолбай, но решил, что позволит Валере играть выбранную роль и просто спросил:
— Что тебя привлекает тогда?
— Работать мозгами в западной компании, что-то производить, улучшать.
— Но это же невозможно.
— Почему?
— Для этого надо было там родиться.
— Может, и Ломоносову надо было в деревне картошку сажать, если он там родился? Границы условны. В той же Германии есть программа, по которой ты можешь обучаться за счет компании, которая потом возьмет тебя на работу.
— Ну, не знаю… Попробуй найти такую.
— Я нашел уже — банковское дело. Два года учебы, год стажировки в «Дойчебанке», и можно будет получить вакансию. Придется только объяснить предкам, почему бросаю иняз, но если не поймут — это их проблемы.
Раздолбая кольнула игла зависти. В сравнении с вакансией в «Дойчебанке» место художника в издательстве дяди Володи низверглось в его глазах до участи арбатского портретиста. Ему захотелось немедленно предъявить Валере какое-нибудь достижение, чтобы встать с ним вровень, но кроме любовной победы, заранее обещанной внутренним голосом, у него ничего не было, и он решил рассказать об этом при первом удобном случае.
— Около реки дерево наклонилось, видишь? — привлек Валера его внимание. — Сначала на него, с веток на забор и на ту сторону. Обратно через проходную выйдем.
— Часто здесь лазил?
— Ну, не ставить же мне свою жизнь в зависимость от Мартина. Ездил сюда на бильярд.
— Здесь такая хорошая бильярдная?
— Здесь правильная бильярдная. В этом пансионате отдыхают люди, с которыми имеет смысл знакомиться. Погонял шары, узнал что-то… Про учебную программу в Германии мне сказал пацанчик, с которым я здесь играл. Его отец пресс-атташе. Понятно теперь?
Раздолбай посетовал про себя, что дядя Володя не только никогда не отправлял его в «правильные» пансионаты, но даже внушал ему предубеждение против подобных мест. Так, посылая его на лето в пионерский лагерь «Орленок», он говорил:
— Не хочу тебя отправлять в блатные места, чтобы ты не испортился. В «Орленке» хорошие простые ребята, нет никаких «мажоров», помешанных на тряпье. Будут у тебя там нормальные друзья.
Ни с кем из «простых ребят» Раздолбай не сдружился, и другом стал теперь Валера, рядом с которым он ощущал себя ребенком, узнающим от старшего брата секреты жизни.
— Давай за мной, — сказал Валера, начав карабкаться на дерево.
Раздолбай с легкостью повторил несложный маршрут, и вскоре они с видом законных отдыхающих натирали мелом лаковые кии.
— Ну, теперь ты докладывай, какое без меня херувимам кино крутил? — спросил Валера, разбив партию.
— О-о-о, — многозначительно протянул Раздолбай, надевая на себя маску мудреца, постигшего тайны мироздания. — С херувимами все не так просто, и я, пожалуй, советую тебе о них не шутить.
— А хули ты говоришь так хитро? Ксендзы тебя, что ли, обратали, как Паниковского?
