Эмма Бовари мило улыбнулась и сказала:
— Не хотите ли выпить? Может, бокал вина?
«Как она прекрасна!» — подумал Кугельмас. Какой контраст с его тухлой каракатицей! Ему страшно захотелось обнять это волшебное виденье и сказать, что он мечтал о такой женщине всю свою жизнь.
— Да-да, вина, — севшим голосом ответил Кугельмас. — Белого. Нет, красного. Или белого. Пожалуйста, белого.
— Шарля весь день не будет дома, — шаловливо и многозначительно сказала Эмма.
Выпив вина, они отправились на прогулку по прелестным, истинно французским окрестностям.
— Я всегда мечтала, как однажды придет таинственный незнакомец и спасет меня от монотонности грубой провинциальной жизни, — говорила госпожа Бовари, сжимая его пальцы. Они шли мимо маленькой церкви. — Мне нравится, как ты одет, — прошептала Эмма. — Я тут не видела ничего похожего. Это так… так современно.
— Называется костюм домашний, — ответил он с нежностью. — Схватил на распродаже.
Внезапно он поцеловал ее. Следующий час они провели под сенью дерева, шепотом и взглядами поверяя друг другу необычайно важные вещи. Потом Кугельмас вдруг сел. Он вспомнил, что обещал встретить Дафну у «Блуминдейла».
[16]
— Мне пора, — сказал он Эмме. — Но не печалься. Я вернусь.
— Я буду ждать, — ответила Эмма.
Он порывисто обнял ее, и они пошли назад к дому. Кугельмас взял лицо Эммы в свои ладони, еще раз поцеловал ее и крикнул:
— О’кей, Перский! Мне надо в «Блуминдейл» к полчетвертого.
Раздался звучный хлопок, и Кугельмас очутился снова в Бруклине.
— Ну? — торжествующе спросил Перский. — Где вы видели подвох?
— Послушайте, Перский, я уже опаздываю: ярмо зовет. Но когда мы продолжим? Завтра?
— К вашим услугам. Не забудьте пару десяток. И никому ни слова.
— Ага. Я как раз собирался звонить в «Тайм».
Кугельмас схватил такси и помчался в центр. Сердце его пело. «Я влюблен, — думал он, — у меня есть удивительная тайна». Мог ли он предположить, что в эти минуты в классах и аудиториях по всей стране ученики спрашивали своих преподавателей: «А кто этот персонаж на странице сто один? Лысый еврей целует мадам Бовари?» А старый учитель в Су-Фолсе (Южная Дакота) вздохнул и подумал: «Дети, дети… Травка, колесики… И вот результат».
Кугельмас отыскал Дафну в отделе ванных принадлежностей.
— Где тебя носило? — набросилась она на супруга. — Уже полпятого.
— Попал в пробку, — ответил запыхавшийся Кугельмас.
На следующий день Кугельмас снова пошел к Перскому и через несколько минут был чудодейственным образом перенесен в Ионвилль. Увидев его, Эмма не могла скрыть волнение. Они провели вдвоем несколько часов, смеясь и рассказывая друг другу о своем непохожем прошлом. Перед расставанием они любили друг друга. «Боже мой, я делаю это с мадам Бовари! — шептал самому себе Кугельмас. — Я, который всю жизнь путал артикли!»
Шло время, Кугельмас не упускал случая заглянуть к Перскому. У них с Эммой установились близкие и пылкие отношения.
— Не промахнитесь, Перский: мне нельзя появляться у Бовари дальше сто двадцатой страницы, — однажды предупредил волшебника Кугельмас. — Мы можем встречаться, только пока она не связалась с этим самым… Родольфом.
— Почему? — удивился Перский. — А вы не можете ее отбить?
— Отбить! Он аристократ, землевладелец. Этим ребятам только и дела, что крутить романы и носиться верхом. По мне, таких пруд пруди на каждой странице «Женской моды». С причесочкой под Хельмута Бергера.
[17]
Но Эмма тает.
— А что муж? Ничего не заподозрил?
— Куда ему. Скучный маленький фельдшер, которого жизнь связала с тусовщицей. В десять он уже хочет спать, а она надевает бальные туфельки. Ну ладно… Пока.
И Кугельмас снова вошел в шкаф и тотчас же оказался в имении Бовари в Ионвилле.
— Как дела, симпомпончик? — спросил он у Эммы.
— О Кугельмас, — вздохнула Эмма. — Если бы ты знал, что мне приходится терпеть! Вчера за столом он заснул посреди десерта. Я говорила о «Максиме», о балете, мне было так хорошо, и вдруг слышу храп.
— Ничего, дорогая, я ведь снова с тобой, — сказал Кугельмас, обнимая ее.
«Я заслужил это, — думал он, погружая нос в ее волосы и вдыхая аромат французских духов. — Довольно я страдал. Довольно платил аналитикам. Сколько я искал, сколько потратил сил! И вот я с ней, юной и совершеннолетней, через пять страниц после Леона, за десять до Родольфа. Чтобы взять свое, надо просто попасть в нужную главу».
Эмма, без сомнения, была так же счастлива. Она истосковалась по впечатлениям, и от волшебных сказок о бродвейской жизни, о мчащихся автомобилях и звездах Голливуда и телевидения у юной француженки захватывало дух.
— Расскажи мне еще про О’Джей Симпсона, — умоляла Эмма, когда они с Кугельмасом в сумерках бродили близ церкви аббата Бурнисьена.
— Ну что расскажешь? Великий человек. В нападении ему вообще нет равных. Потрясающая техника. Его просто невозможно остановить.
— А «Оскар»? — спросила Эмма мечтательно. — Я бы все отдала за него.
— Сначала нужно попасть в номинацию.
— Я знаю. Ты объяснял. Но я уверена, что смогу быть актрисой, если немного позанимаюсь. Может, у Страсберга, да? И если бы я нашла толкового агента…
— Посмотрим, посмотрим. Я поговорю со своим волшебником.
Этим вечером, благополучно вернувшись к Перскому, Кугельмас выдвинул идею, чтобы Эмма погостила у него и повидала большой город.
— Нужно обдумать, — сказал Перский. — Может, я сумею это устроить. Случались и более невероятные вещи.
Но оба так и не смогли припомнить ни одной.
— Где тебя всё черти носят? — прорычала Дафна, когда поздно вечером Кугельмас явился домой. — Завел потаскушку?
— Разумеется, как ты догадалась? — утомленно ответил Кугельмас. — Посидели с Леонардом Папкином. Обсуждали социалистическое земледелие в Польше. Ты же знаешь Папкина. Это его конек.
— Ты какой-то странный последнее время, — сказала Дафна. — Чужой. Смотри не забудь — у папули в субботу день рожденья.
— Я помню, помню, — сказал Кугельмас, направляясь в ванную.
— Будут все наши. Приедут близнецы. И дядя Хэмиш. Ты с ним повежливей, он тебя любит.
— И близнецы приедут? Прекрасно, — сказал Кугельмас, закрываясь в ванной и избавляясь от голоса жены. Он прислонился к двери и глубоко вздохнул. Скоро он снова будет в Ионвилле, сказал он себе, с любимой женщиной. И на этот раз, если все пойдет хорошо, вернется с ней в Нью-Йорк.
