Около месяца ждет СПЭК (судебно-психиатрической экспертизы) больной Новощенов. Он – каратист, участвовал в поединках. Чемпион? Кого-то убил ударом ноги.
Новощенова в наручниках привел спецназ. Новощенова боятся. Его поместили в отдельную камеру. Кроме него, там никого нет. Новощенова не выводят в баню и на прогулку. В камеру к нему не заходят. Еду передают через решетку. Я его не смотрю. Инъекции ему не делаются – сестры боятся колоть. Таблетки тоже не выдаются.
При передаче смены принимающий контролер при выведенных в коридор заключенных заходит в камеры для досмотра. Новощенова не выводят. В камеру к нему не заходят. Возможно, страхи если не надуманы, то преувеличены.
Это полувосточный молодой человек с треугольным лицом и раскосыми глазами. Довольно симпатичный, он зарос черными волосами – стричь тоже боятся. Новощенов, если и был здоров, от одиночества спятил. У него блуждающий безумный взгляд круглых глаз. От людей Новощенов прячется.
Открываем дверь. За ней – решетка, а дальше нет Новощенова. Он свернулся калачиком на кровати сразу за фанерным ящиком туалета. Стены санузла не до потолка. Он может кошкой сидеть на них. Готовится ли для удара, думает, отдыхает? Предполагают худшее. Инспектора переглядываются: «Где он?» Видим загаженный, закиданный хлебными крошками пол, надгрызанные куски черствого хлеба (кроме хлеба, Новощенов ничего не ест), а дальше – пусто. Но это не пустая пустота, она предполагает наличие человека. Он невидим и все же ощущается. Жуткое чувство. «Его нет?» – «Как нет, – говорит маленький инспектор, азербайджанец с золотыми зубами Алик. – Должен быть!» Действительно, не фокусник Гудини же он, показательно в начале прошлого века скинувший оковы и бежавший из Бутырки. Прикрываем тяжелую тюремную дверь. Должен быть! Идем дальше со сменой. Какими же каратистскими приемами владеет Новощенов, что его столь остерегаются? Гордится ли Шаолинь подобными учениками?
26.10.09
В Бутырке на «общаке» повесился отрядный библиотекарь. В камере, предназначенной для хранения книг. Тихий, спокойный парень. Недолго оставалось до освобождения. Будто из дома получил какое-то письмо. Но ни письма, ни предсмертной записки не нашли. Страшно, нелепо.
0 4.11.09
Пишу в праздник «Единения и согласия». Я – на «больничном». С прошлого понедельника новый начальник ПБ – провинциал из Удмуртии капитан Александр Батькович Расов, 43 года, двое сыновей: 17 и 7. Семнадцатилетний поступил в столичный строительный институт. Ситуация, как у Чингиса. Тот тоже после поступления старшего сына в московский вуз перебрался в столицу. УФСИН дотирует сотрудника 15 тыс. ежемесячно на жилье. Если живешь у родных, вся сумма идет «на карман».
Расов – педиатр и организатор здравоохранения. С сумасшедшими никогда не работал. Из грязи в князи. Так устроено. Управление перевело: служи! Расов приватно изложил мне свое кредо, которое собирается донести до врачей и сестер на общем собрании: «К черту больных! Главное: нам (персоналу) прикрыть свою жопу». Конец цитаты. Мы перевернули страницу.
20.11.09
Отчего врио главврача так дрожит, когда я целую ее в шею? Ну не надо же так зверски краситься!
23.11.09
Перед самым моим уходом с работы «вскрылся» больной Игнацев. Ему и дела не было, что незадолго до этого врио Гордеева принесла коричневые сигареты и угостила «подружек»: Окуневу и Возницыну.
Одурманенные никотином врио главврача, начальница II-го психиатрического отделения и старшая медсестра того же отделения не оторвали поп, чтобы помочь истекавшему «за стенкой» кровью Игнацеву – дорогие сигареты были выкурены только наполовину, уже «зацепило», но основной дурман ждал впереди. Позвали со второго этажа меня с медсестрой Сюзанной.
Мы поднялись на четвертый этаж, где раскланялись с прибалдевшей «начтройкой», пьяными голосами вразнобой дававшими указания «поставить косилу на место».
Игнацев сидел в луже крови в «выписной» камере в конце коридора. Бедняга не хотел покидать стены психушки: «Здесь лучше!.. Ничего, ничего. Сейчас я встану», – бормотал он, весь в крови, как резаная свинья, растопыренными пятернями размазывая быстро густеющую кровь вокруг себя по тюремному полу.
Да, у нас лучше, чем в том бушующем страшном мире за тюремными воротами. У нас многое понятнее. Отношения до крайности обострены и тем очищены от ряда мучительных условностей. Кошкин дом – идеальный антимир.
24.11.09
Бухгалтерия отказывается платить мне зарплату за ноябрь и производить какие-либо выплаты в дальнейшем, пока не придет письменный ответ из 3-й поликлиники, подтверждающий подлинность моего больничного. Я в «черном списке», т. к. посмел болеть дважды: в сентябре 02.09–12.09 и в ноябре – те же цифры. Запросы в поликлинику, чтобы подтвердить мои больничные, поручено писать Гиммлеру. Он ходит вздутый бесконечными проверками в связи со смертью в СИЗО-1 подследственного миллиардера Магницкого. Простодушный, сегодня я впервые услышал эту фамилию.
Причина репрессий по больничным: обнаружение, что майор Пен купил и подал фальшивый – синий и маленький, а не большой и белый, как на «гражданке».
Об Элтоне говорили все меньше. Вспоминались мужчины – «друзья», жившие неделями вместе с ним в его кабинете. Одного такого я сам видел: шустренький, маленький, ростом с Элтона, глаза в пол, ни на кого не глядя, летит в туалет.
Впрочем, видел я и девушку. Тоже аккуратненькую, тоже маленькую, в короткой юбке, сидевшую утром у него на диване. На мой нагло-бестактный вопрос, кто она, девушка ответила: «Не обращайте внимания. Я – так». В коридоре тогда еще подошла заинтересованная Гордеева и спросила, кто у Трибасова. Я кощунственно ответил: «Там – «я – так»…» Но все-таки имел же право одинокий психиатр на личную жизнь.
Постоянно, обычно за чаем, вспоминала о Мих Нике хорошим словом лишь престарелая медсестра Татьяна Игнатовна, лишенная возможности трудиться во Владимирском централе за какой-то «повешенный» на нее труп: «И вот стучится как-то Мих Ник ко мне в сестринскую ночью и говорит: «Возьмите, заправьте, Татьяна Игнатовна, капельницу и пойдем на общий корпус». И идем мы с ним темной ночью, часа в два, пурга, тюремные собаки воют. Он впереди меня, чуть нетрезвый. Сзади я – с капельницей. Ответственный был начальник!»
Но нами правит женщина, и уже не первый месяц.
Дополнение к анамнезу
Vitae et morbi
Я родился в одной семье, рос в другой – у дяди, бездетного брата моей родной матери. Дядя всю жизнь проработал врачом, на пенсию он вышел с 57-летним стажем. Им и тетей-учительницей было определено стать врачом и мне. Они, как и физические родители, субсидировать немедицинские обучающие программы отказались.
В четыре года я читал. В школу пошел в шесть лет. Четверок у меня не было, но на золотую медаль не подавали. В 16 лет я поступил в мединститут. Только я и еще один парень при проходном 21 балле набрали 24, т. е. высшие баллы по всем вступительным экзаменам, кроме одного (физика). Шестью веселыми годами пролетела юность.
