Марту не то чтобы смущало это «раз и навсегда», просто никто ей не нравился из парней. Вот не нравился, и всё тут.
Впрочем, она могла бы и не выбирать себе пару, по крайней мере сейчас, в юности. Могла бы жить одна, не рожать детей. Это было бы не очень хорошо для поддержания жизни родного стана – большого карпатского поселения арви, – но, в конце концов, кто бы ее принудил жить с нелюбимым мужчиной? Никто. Ник-то…
Марта прыгала с камня на камень – переходила через мелкую горную речушку, у которой и названия до поры до времени не было никакого. Дети стана сами дали ей имя – Золотой ручеек. Золотой, потому что с ранней весны до середины осени, пока снежные тучи не повиснут над горами, в ручейке текло и бурлило самое настоящее расплавленное золото. Так казалось из-за солнца, делавшего здесь свою работу, не теряя ни минуты. Белые грибы, лесная малина и ежевика, трава на пастбищах – все было наполнено изнутри самым настоящим солнечным светом; так, по крайней мере, представлялось Марте. И к тому же… Марта на секунду остановилась на гладком скользком валуне, переступила ногами… и к тому же… Она потеряла мысль. Потому что увидела совсем близко, на берегу, куда так стремилась, возле кустика цикория пару стоптанных кожаных лаптей-ходоков. Они лежали, уткнувшись острыми носами друг в друга, как два длинных диковинных зверька. Чуть дальше, за лаптями, валялся комок серой холстины. Марта присмотрелась – штаны и рубаха, вон штанина торчит, вот рукав, обметанный по обшлагу суровой ниткой. Она подняла глаза и увидела человека. Человек стоял к ней спиной, из одежды на нем была только соломенная шляпа. По его спине и ногам плыли, сливаясь и снова разделяясь, продолговатые солнечные блики, делая его похожим на пятнистого олененка. Не отрывая от него взгляда, Марта занесла босую ногу над следующим валуном, оступилась и свалилась в ручей. Человек обернулся, испугался, схватил свою одежду и, не отводя от Марты глаз, прикрыл причинное место. Он был молодой, черноволосый и синеглазый, что выдавало в нем истинного гуцула. Это сочетание синевы радужной оболочки и черных волос – основные признаки гуцульской расы, о чем не раз Марта слышала от взрослых.
Она выползла на берег, отвернулась от столбом стоявшего парня, села на теплую траву и стала отжимать волосы. Когда оглянулась снова, гуцул уже оделся и теперь смущенно вертел шляпу в руках. Его волосы черными кольцами спускались по загорелой шее к вороту рубахи. Его темные губы тихонько двигались, будто он что-то говорил про себя или собирался сказать. У Марты что-то зашевелилось в районе груди. Что-то новое, незнакомое, как будто за пазуху насквозь мокрого платья залезло маленькое существо, например птенец, и теперь тепло и сонно ворочается там. «Кроме нас, здесь нет ни одной живой души, – вдруг подумала Марта. – Мы как первые люди на земле». Не чувствуя ног, почти не дыша и совершенно не отдавая себе отчета в том, что она делает, Марта подошла вплотную к парню и провела ладонью по его груди. Точнее, ее ладонь касалась его груди и совсем не интересовалась мыслями своей хозяйки по этому поводу. И правильно не интересовалась – мыслей у Марты не было никаких. Ею руководил проснувшийся вдруг и заполнивший ее от макушки до пяток чистый природный инстинкт, который никак не затрагивал голову, но заставлял колотиться сердце. Соломенная шляпа упала на траву и покатилась прочь, как желтое колесо, пока они, путаясь в руках и одежде, опускались друг перед другом на колени. И вот уже мальчик целует Марту и прерывается только для того, чтобы дать ей стянуть через голову тяжелое мокрое платье, а она с первобытным восторгом обеими руками трогает его penis (такое слово она видела в атласе и других не знает), и живот, и снова penis – «Ого, – думает Марта, – ничего себе», и снова не думает, обхватывая обеими ногами его ноги, скользя по траве, задыхаясь, чувствуя, как разливается в животе густой теплый поток.
До вечера Марта и не думала вспоминать, как ее зовут и откуда она пришла. И только когда потянуло холодным ветром с вершины Грахота и пошел мелкий сумеречный дождик, она с сожалением натянула на себя жесткое высохшее платье, как и в самом начале, провела ладонью по груди мальчика и пошла домой, слегка покачиваясь от усталости. Они ни о чем не договаривались, но утром встретились на том же берегу – каждый из них прошел не меньше четырех-пяти километров. Марта – от стана вниз, он – в гору, с полонины, из своего гуцульского села.
Тридцать дней слились для них в один бесконечный июльский полдень. Тридцать дней ни одна живая душа не знала о том, что происходит среди юных смерек
[25]
недалеко от берега безымянной речушки, на поляне, где рясно
[26]
растут голубые сокирки, панский мак, канупер, колокольчики и душистая горькая полынь.
Весь тот месяц красавица Галя, дочь мольфарки
[27]
, сильно маялась животом и носа не казала на двор. Мать выхаживала ее отварами и заговорами, ну, на то она и мольфарка. Уж так переживала за донечку, что на время прекратила принимать других больных, ничего не слышала и не видела, лишь бы Галя поднялась.
– Поднимайся, доню! – Мать, разгоряченная после возни в хлеву, расчесывала ей на ночь густые темные волосы и снова заплетала их в толстую косу. – Поднимайся, да сыграем свадьбу. Нравится тебе Юрка? Получишь ты своего Юрку.
Галя дулась, сопела, в сомнении ковыряла пухлую нижнюю губу.
– Не смотрит он на меня, мамо. Я уже и так, и так – не смотрит. Я сохну, мамо, болею из-за него. Не смотрит.
– А на кого смотрит?
– Ни на кого. Он сам по себе.
– Ничего, доню. Поверь маме – осенью сватов пришлет. Ты только одужуй
[28]
и ни о чем не думай.
Только через месяц Галя вышла из гражды
[29]
во двор, долго моргала, привыкая к яркому солнцу, гладила и чесала за ухом пса Михая. Подумала немного и решила выйти со двора, пока мамки нет, подняться на холм и посмотреть вокруг, заодно, может, и Юрку своего увидит. С того холма хорошо виден их двор, сколько раз она наблюдала, как Юрка выносит на крыльцо свою неходячую бабку, усаживает на лавку, накрывает ей ноги лижником
[30]
и отправляется по грибы по ягоды. «Будет он мой, – твердо решила Галя. – Раз мамка сказала, значит, так тому и быть. Будет любить меня, – Галя сладко зажмурилась и обеими руками погладила высокую грудь, – будет лежать со мной каждую ночь…»
С холма она увидела старуху, неподвижно сидящую на крыльце Юркиной гражды, и больше ни одной живой души. За день Галя еще несколько раз поднималась на холм и только к вечеру заметила Юрку, да так разволновалась, что чуть не побежала ему навстречу. Он шел не торопясь, без корзины и улыбался во весь рот.
На следующее утро Галя смотрела, как он удаляется в глубь лощины и скрывается за деревьями, к вечеру со смутной тревогой наблюдала его возвращение – без грибов и без ягод.
