Джордино высвободил топор и поднес к глазам:
— Нужная вещь.
— Странное дерево, — сказал Питт, оглядывая ствол. — Интересно, как оно называется.
— Тасманский мирт, — пояснила Мэйв, — или ложная береза. Достигает в высоту шестидесяти метров. Тут нет песчаного грунта, чтобы удерживать корневую систему, потому окружающие деревья столь низкорослы. Прямо сборище уродливых карликов.
Спустя несколько минут Питт углядел в скалистой расселине наконечник медной остроги для ловли рыбы. В нескольких метрах от расселины оказалась бревенчатая хижина, рядом с ней торчала мачта. Сооружение имело около трех метров в ширину и четырех — в длину. Бревна были переплетены ветками. Неизвестный строитель возвел надежное жилище: оно простояло под напором стихий не одно десятилетие.
Возле хижины лежало целое богатство, хотя и ржавое: аккумулятор и останки радиотелефона, прибор для определения направления, радиоприемник для получения сигналов точного времени и сводок погоды для сверки с хронометром, куча пустых консервных банок, тиковая доска с подвесным мотором, разные мореходные приспособления, тарелки и столовые приборы, кастрюли со сковородками и газовая плита.
— Прежние жильцы оставили захламленный дворик, — сказал Джордино, опускаясь на колени, чтобы обследовать бензиновый генератор для зарядки судовых аккумуляторов, которые давали питание оборудованию, разбросанному возле хижины.
— Может, они все еще в доме, — тихо выговорила Мэйв.
Питт улыбнулся ей:
— Зачем гадать? Зайди и посмотри.
Она затрясла головой:
— Только не я. Входить в неизвестные места — это мужское дело.
«Женщины воистину существа загадочные, — подумал Питт. — Мэйв, которая столько ужасов и опасностей пережила за прошедшие несколько недель, не может заставить себя войти в хижину!» Он нагнулся, чтобы не удариться о притолоку, и шагнул в темноту.
40
Питт постоял минуту-другую зажмурившись, чтобы глаза привыкли к полумраку. Помещение освещалось через дверной проем и щели между бревнами. Воздух был тяжелый, пахло затхлостью и гнилым деревом.
Питт увидел скелет. Кости лежали на деревянной койке. По мощному черепу Питт определил, что останки принадлежали мужчине. Зубы выпали, судя по челюсти, от цинги.
Лохмотья шорт прикрывали кости таза, а палубные тапки на резиновой подошве — кости стоп. Скелет был тщательно обглодан разными букашками. Череп украшал клок рыжих волос. Кости рук лежали на грудной клетке. Под ними Питт обнаружил вахтенный журнал в кожаной обложке. Быстрый осмотр помещения показал, что владелец принялся хозяйствовать вполне рачительно, воспользовавшись имуществом со своего разбитого корабля. Паруса с «Танцующей Дороти» были расправлены по потолку, чтобы ветер и дождь не проникали сквозь переплет ветвей на крыше. На письменном столе лежали карты Британского адмиралтейства, стопка книг со схемами проводки судов, таблицами приливов и отливов, описаниями навигационных огней и радиосигналов и штурманский альманах. Рядом стояла полка, уставленная брошюрами и книгами, заполненными указаниями, как управлять судном с электронным оборудованием и на механической тяге. На маленьком столике возле койки в тонко выделанных корпусах из красного дерева хранились хронометр и секстант. Под столиком располагались компас со стрелкой и компас с вращающейся картушкой. К складному обеденному столику был приставлен штурвал, на рукоятке которого висели два бинокля.
Питт бережно извлек вахтенный журнал из-под костей и вышел из хижины.
— Что нашел? — спросила Мэйв, сгорая от любопытства.
— Позвольте, я угадаю, — сказал Джордино. — Огрома-а-адный сундук, набитый сокровищами пиратов.
Питт покачал головой:
— Не в этом плавании. А нашел я человека, который посадил «Танцующую Дороти» на скалы. Он так и не выбрался с этого острова.
— Он умер? — спросила Мэйв.
— Гораздо раньше, чем ты родилась.
Джордино заглянул в хижину:
— Хотел бы я знать, каким ветром его занесло в такую даль от проторенных путей.
Питт раскрыл журнал:
— Ответы должны быть тут.
Мэйв удивленно уставилась на страницы:
— Ты рассчитываешь разобрать, что там написано?
— Да. Журнал хорошо сохранился, а почерк очень разборчивый. — Питт присел на камень, пролистал несколько страничек. — Его звали Родни Йорк. Он был среди двенадцати яхтсменов, в одиночку пустившихся в кругосветное плавание. Старт был дан в Англии, в Портсмуте, спонсором гонок явилась какая-то лондонская газета. Первый приз — двадцать тысяч фунтов стерлингов. Йорк отправился из Портсмута двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот шестьдесят второго года.
— Бедняга пропал без вести на тридцать восемь лет, — грустно заключил Джордино.
— Шел девяносто седьмой день плавания, он прилег соснуть на несколько часов, и в это время «Танцующая Дороти» столкнулась… — Питт умолк и улыбнулся, бросив взгляд на Мэйв, — с тем, что он называл Невзгодами.
— Йорк, должно быть, не изучал австралийский фольклор, — сказал Джордино.
— Судя по записям, — продолжил Питт, — Родни показал хорошее время в южной части Индийского океана, после того как обогнул мыс Доброй Надежды. Затем он в «ревущих сороковых» вышел на прямой курс через Тихий океан к Южной Америке и Магелланову проливу. По его прикидкам, он лидировал в гонке, когда вышел из строя генератор и Йорк потерял связь с внешним миром.
— Это многое объясняет, — сказал Джордино, заглядывая в журнал через плечо Питта. — Посмотрел я на его генератор. Двухцилиндровый движок в плачевном состоянии. Йорк пытался починить его, но не сумел. Я попробую, только сомневаюсь, что у меня получится лучше.
Питт пожал плечами:
— А как бы хорошо было воспользоваться радио Йорка, чтобы позвать на помощь.
— Что он пишет, после того как оказался на необитаемом острове? — требовательно спросила Мэйв.
— Робинзоном Крузо он не был. Когда яхту ударило о скалы и разворотило, он потерял большую часть запасов продуктов. Когда позже кеч вынесло на берег после шторма, он спас немного консервов, но они скоро закончились. Попробовал рыбачить, но ловил столько, что едва-едва хватало, чтобы оставаться в живых, даже при том, что удалось отыскать каких-то скальных крабов и подбить пять-шесть птиц. В конце концов организм стал сдавать. На этом мерзком прыщике на океанской глади Йорк продержался сто тридцать шесть дней. Вот его последняя запись: «Больше не могу ни стоять, ни передвигаться. Слишком ослаб, чтоб хоть что-то делать, кроме как лежать тут и умирать. Как жаль, что не увидеть мне больше восхода солнца над заливом в моем родном Корнуолле. Этому уже не бывать. Если кто-то найдет этот журнал и письма, которые я написал жене и трем дочерям, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы они их получили. Я прошу у них прощения за огромные душевные страдания, которые, знаю, причинил им. Моя неудача не столько из-за какого-то просчета, сколько оттого, что не повезло. Рука устала писать. Молюсь, как бы не сдаться слишком скоро».
