В пакете лежали еще зубной эликсир и жевательная резинка.
— Изо рта тоже воняет?
Фред скосил глазам надул щеки.
Я поблагодарил его за покупки и особенно за откровенность.
— Не за что, мар. Просто я рад, что вам стало лучше.
Интересно, все ли рассы так сострадательны. Трое других наших охранников такими не кажутся. Компетентные, исполнительные, бесстрашные — это да, но вот насчет сострадания? Мне неудобно спрашивать Фреда о характеристиках его типажа. Я помалкиваю и принимаю его доброту с готовностью утопающего.
1.3
Два дня назад отпраздновали первый день рождения Эллен. Элинор, к сожалению, пришлось уехать в Европу, но она все-таки устроила небольшую головечеринку в узком кругу, человек на тридцать. Девочка, недавно начавшая ходить, всех просто обворожила. Реально на празднике присутствовали четверо: дженни, расс, Эллен и я. Когда я пришел, Эллен сразу заковыляла ко мне, и все умилились: «Папина дочка».
Ночью мне опять снилась застывшая белая тундра, в которую я прошел прямо сквозь купол. Во сне я испытал чувство освобождения.
Мой доктор полностью обследовала меня на прошлой неделе и сказала, что я достиг равновесия. Лучше уже не будет. Я начал делать зарядку, немного похудел и чувствую, что стал чуть покрепче. Но суставы все-таки побаливают, и доктор говорит, что со временем их состояние только ухудшится. Она прописала мне стародавнее средство — аспирин.
Два месяца назад от нас ушел Фред. Им с женой выделили места на новой марсианской орбитальной станции. Контакт на пять лет с возможностью обновления. Прилетев туда, он пару раз голографически навещал меня. Сказал, что их лучший пилот тоже вонючий. Вонючими называют нас, обожженных. Я был первый, кого выпустили из карантина, но сейчас оттуда регулярно поступает новое пополнение.
Я наконец приобрел личностную капсулу для своего слуги. Ему со мной приходится туго — я отказываюсь с ним взаимодействовать, даже имени ему еще не дал. Не могу придумать ничего подходящего. Обращаюсь к нему «эй ты, пояс». Директриса Кабинета повторила свое предложение заняться его образованием, но я отказал. И предупредил, что, если кто-то из них попытается взломать его защиту, я его выброшу и возьму себе нового.
Сегодня после обеда у нас случилось чрезвычайное происшествие. У дежурной дженни пошла кровь носом, а ее напарница отлучилась по какому-то поручению. Я был на кухне и услышал плач Эллен. В детской несчастный расс, заменивший Фреда, держал на руках вопящего, брыкающегося ребенка. «Иду, — кричала дженни в открытую дверь ванной. — Минуточку, Элли, я сейчас». Когда я вошел, Эллен потянулась ко мне и взвыла еще громче.
— Дай-ка ее мне, — сказал я рассу. Он колебался. — Ничего, все нормально.
— Один момент, мар. — Он безмолвно запросил указаний и сказал: — Хорошо, держите. — Эллен тут же обхватила меня за шею. — Я пойду помогу Мэрили.
Он ушел в ванную, а я сел и взял Эллен на колени. Она огляделась и заплакала снова, на этот раз тихо и жалобно.
— Ну что? Чего Эллен хочет? — Я стал вспоминать то немногое, что знал о младенцах. Пощупал ей лобик, хотя маленькие дети теперь уже больше не болеют, и подгузники им то и дело не надо менять. Рядом стоял поднос с остатками обеда — значит, проголодаться она не могла. Животик болит? Спать хочется? Зубки режутся? Раньше Эллен частенько температурила и капризничала — это ее конвертированный организм поглощал то, что осталось от переработанной мальчиковой заготовки. Я подумал о сыне, которого мы чуть было не завели. Интересно, почему за весь этот посвященный раздумьям год я ни разу его не оплакивал? Потому что он так и не обрел душу (и тело тоже)? Не продвинулся дальше первой, чисто информационной стадии рекомбинации? А Эллен? Есть у нее своя душа или к ней перешла претерпевшая конверсию душа того мальчика? И если так, не возненавидит ли нас эта душа за то, что мы сделали с ее первым телом? Я человек отнюдь не религиозный, но эти вопросы меня беспокоили.
Эллен продолжала плакать, и расс все время высовывал голову из ванной, контролируя нас. Меня это злило. Чего они, собственно, опасаются? Что я ее уроню? Или придушу? Они все, я знаю, следят за мной: и директриса, и начальник охраны. Может, и Элинор уже разбудили в Гамбурге или Париже, где сейчас почти полночь. У них, несомненно, есть план на случай всего, что я могу выкинуть.
— Не плачь, Элли, — засюсюкал я, подавив гнев. — Скоро мама придет.
— Иду уже, иду, — хриплым со сна голосом отозвалась Эл. Эллен завертела головой и, не найдя матери, залилась еще пуще.
Выглянула дженни, прижимая к носу окровавленное полотенце.
Я стал качать Эллен на колене.
— Мама сейчас придет, а пока Сэм тебе фокус покажет, хочешь? — Я выдернул из головы волос. Он зашипел. Эллен мигом умолкла и вытаращила глазенки. Расс ринулся к нам, но затормозил на полдороге, увидев, в чем дело, и весь скривился, так ему стало противно.
— Выйди и дженни с собой забери. — Мне стоило усилия сказать это спокойно, без крика.
— Извините, мар, но мне приказано… — Он осекся и закашлялся. — Да, хорошо. — Он вышел из детской, ведя дженни с запрокинутой головой.
— Спасибо, — сказал я Эл.
— Я здесь.
Мы оглянулись. Она сидела рядом на резном деревянном стуле. Эллен радостно запищала, но к матери не потянулась — она уже в шесть месяцев стала понимать разницу между реальным человеком и голограммой. Глаза у Элинор припухли, волосы растрепались. Она была босиком, в длинном шелковом халате, которого я раньше не видел. Меня кольнула ревность — она, возможно, спала с любовником. Но мне-то, собственно, что?
Эл стала рассказывать нам про гусеничку, которую видела сегодня в парижском парке. Показала рукой, как это милое создание ползает. Эллен прижалась ко мне, и я поймал себя на том, что продолжаю ее качать. За гусеницей появилась белка с пушистым серым хвостом, за белкой множество ног в модной обуви, но я как-то упустил нить и слушал не слова, а только голос. Эл рассказывала про желудь, потерявший шапочку, и козявок, пришедших на чай, а ее голос говорил: я тебя сделала из наилучших материалов. Ты само совершенство. Никому тебя в обиду не дам, всегда буду тебя любить.
Потом голос переменился, наделив меня глубочайшим чувством потери.
— А как там мой большои мальчик? — спросила Эл.
— Отлично, — сказал я. — А ты?
Эл рассказала, как провела день. Она говорила про напряженный график, про лидера, потерявшего голову, и дипломатов, пришедших на чай, а мне слышалось: «Ты уже взрослый и должен справляться сам. Никто не совершенен, но мы постараемся. Я никогда тебя не обижу, всегда буду тебя любить. Вернись ко мне, пожалуйста».
Я открыл глаза. Эллен спала, свернувшись клубочком у меня на коленях, положив кулачок под щечку. Ротик у нее приоткрылся. Я отвел ей волосы со лба, провел своими раздутыми пальцами по щеке, подбородку. Наверное, я так делал довольно долго. Когда я снова взглянул на Эл, она смотрела пристально, пытаясь разгадать выражение моего лица.
