Пассажир О-корабля пользуется неограниченным омоложением, вспомнил Богдан. Чудной священник в комбинезоне так и сказал, и лейтенант Перес специально остановился на этом во время экскурсии по жилым барабанам.
Лейтенант повел Богдана на луг, где было пресное озеро. Они шли по дороге, которая повторяла контуры барабана и будто бы вела в гору. Горизонт там такой крутой, что город впереди казался вертикальным, как висящая на стене карта. Это облегчало Пересу показ достопримечательностей. «Вон там стадион, под ним театр, концертный и выставочный залы. Там библиотека и водолечебница. Это клубы, а там, наверху, лодочная пристань». Богдан задрал голову, чтобы увидеть озеро. Странно выгнутая голубая гладь занимала всю длину барабана. С одной стороны к нему примыкали лес и площадки для гольфа, с другой возделанные поля.
Транспорт по дороге не ходил, немногие встречные пешеходы останавливались поболтать и пожелать им доброго дня — все как один молодые, симпатичные, дружелюбные. Все они знали Богдана по имени, особенно девушки, посылавшие ему улыбки высокого напряжения.
«Ничего удивительного, — ухмыльнулся Перес. — Все дело в форме. Не знаю уж почему, но девушки любят пилотов больше всех остальных». Богдан непроизвольно выпятил грудь. «Все, пришли. — Перес остановился перед двухэтажным особняком, стоявшим посередине большого двора. Они открыли деревянную калитку, взошли на широкое каменное крыльцо. — Его нарочно сделали маленьким, чтобы ты мог жить и здесь, и в большом городе. — Дом не показался Богдану маленьким. Весь их чартер мог бы здесь поместиться. — В соседнем барабане состоится праздник после Общего Пробуждения. Неплохо иметь деревенский домик прямо здесь, рядом».
Входная дверь открылась без всяких фокусов, и они прошли через большую прихожую в мощенный плиткой внутренний дворик. Над ним простиралось голубое небо, оно же озеро.
«Там автокухня, — показывал Перес, — медиакомната, три ванные, маленький спортзал с сауной, полный арбайторский штат, домпьютер. Ага, вот еще». — Перес махнул рукой, и плитки под ногами стали окнами, выходящими в космос. Богдан парил между водным небом и звездным полом.
«Фантастика! — сказал он. — Сколько человек здесь живет?»
«Только ты, кадет Кодьяк, и те, кого ты захочешь пригласить к себе в дом».
2.16
Перед выходом Мэри и Фред приняли кислородинки. Кафе Рольфа помещалось примерно в трех тысячах метров выше их этажа, и они собирались провести некоторое время на так называемой Палубе, где давление искусственно не поддерживалось. Транспортная вахта посоветовала им диксоновый лифт, курсирующий без остановок между 150-м и 475-м этажами.
Мэри сделала себе лицо для коктейля, надела сливовое крепдешиновое платье без рукавов, перламутрово-черные босоножки на каблуках, ожерелье из черных кораллов. Свежевыкрашенные черные волосы стояли на голове копной.
На лифтовой станции ей стало ясно с первого взгляда, что ее первый экстравагантный импульс был правильным. Вечерние туалеты собравшихся здесь людей переливались волнами самых ярких расцветок. Мэри почувствовала себя серой мышкой.
В лифте, где все орали, пели и выпивали, было не легче. Парфюмы пассажиров соперничали, стремясь занять свою нишу на сексуальной шкале. Мэри казалось, что в кабине пахнет болотными цветами. Ее тошнило. Она закрыла глаза и стиснула руку Фреда.
Он что-то сказал, но она не слышала. Мэри настроилась на их личный канал. Он не ответил, и она не сразу сообразила, что Фред в офлайне. Импланты из него вычистили, а слуга-одиночка остался дома.
— Ты как, держишься? — спросил он, нагнувшись к самому ее уху. Она кивнула. — Прямо как на встрече нового века, ты не находишь? С ума посходили.
Она кивнула опять. Как это похоже на Фреда — забыть, что евангелин выпустили только в этом столетии и она никак не может помнить самую забойную вечеринку прошлого.
На верхних дорожках было потише, и Фред стал слышать собственные мысли. Всю дорогу от станции на 475-м до Рольфа в юго-восточном углу 500-го он думал об огненных рольмопсах Мэри, до сих пор тлевших угольями у него в животе. Что могло толкнуть Мэри на опасные кулинарные эксперименты? Что-то определенно случилось. Может, взять и спросить ее напрямик? В лифте она была бледная. Сейчас ей получше, но настроение все равно явно не праздничное. Открывать рот рискованно, а ведь если не спросить, она так и прострадает молча весь вечер — и он вместе с ней. Фред наметил курс между всеми известными колдобинами и как можно веселее сказал:
— Классно выглядишь.
— Да уж. В самый раз для похорон.
М-да. Звучит не очень-то вдохновляюще, но делать нечего, надо продолжать.
— Кто-нибудь из знакомых? — Он приготовился к худшему, но Мэри смотрела с недоумением. — Я про похороны.
Мэри прислонилась к нему с типично евангелинской покорностью.
— Никто не умер, Фред. Это из-за тортов.
— Из-за тортов?
— Да. Утром я записалась на курсы кондитерского дизайна. Мэрион предложила, моя подруга.
— Кондитерский дизайн, значит.
— Ну да. Торты на дни рождения, свадебные, кексы, птифуры и все такое — целая коллекция, как говорит профессор. Пусть название вас не обманывает, говорит он. Кондитерский дизайн — широкая область для приложения ваших честолюбивых планов.
Как можно ровнее, не выказывая никаких «за» или «против», Фред спросил:
— Тебе интересно?
— Ой, не знаю. Это не так плохо, как я думала. Ты проектируешь не только торты, а ледяные фигуры, пуншевые фонтаны, винные гроты, шоколадные украшения. Требования там довольно строгие, в программу не всех берут. Нескольких евангелин уже приняли, а дор ни одной — это кое о чем говорит. Мы даже химию изучать будем — коллоидные эмульсии, разветвление молекул крахмала. Еще скульптуру, композицию, субмагнитную инженерию, физику. Один год на основные предметы, еще один — практика.
— Ну и?
Зря он ее торопил — она снова умолкла. Он обнял ее и не стал расспрашивать дальше. Может, она утром получила оскорбительное рабочее предложение, которое и толкнуло ее в этот дизайн. Уход за домашними животными, работа в баре или еще хуже — присмотр за туалетными комнатами какого-нибудь богатого идиота. Евангелины боятся таких посланий. Мэри не позавидуешь. Ей никогда не предлагают работу в той области, для которой ее выпустили в свет. Из всех коммерческих итерантов евангелины нарабатывают самое малое количество человеко-часов. Неудивительно, что ее тянет стряпать желудочные гранаты.
Мэри сжала его руку.
— Еда, как ее ни проектируй, все равно остается едой.
У Рольфа было полным-полно. На танцполе и у видеостен поставили дополнительные столы. Посетители толклись у баров и на Палубе за пресс-занавесом. Шум стоял оглушительный. Мэри махнула, открыв дверь кафе, и Фред прошел за ней в Оловянный зал, где их компания собиралась каждую среду. За их столиком сидели незнакомые люди.
