Я ожидал, что Лина откажется брать трубку и говорить со мной, однако спустя минуту она подошла к телефону. Голос у нее был очень спокойный и ровный. Жена сказала, что отныне не чувствует себя в безопасности в моем присутствии и никогда впредь не оставит детей наедине со мной. Когда я заметил, что это ведь и мои дети, в ее тоне появились жесткие нотки. Она заявила, что боится, как бы в ее отсутствие я не причинил им вреда.
Я сделал самое неумное из всего того, что только мог сделать, — вышел из себя. Я кричал на нее по телефону, говорил глупости, в чем потом не раз раскаивался. Я чувствовал себя несправедливо обиженным. Ведь все это я писал исключительно ради них. Именно для того, чтобы у них был дом в «Картофельных рядах» и дача в Рогелайе, я и постарался выжать из своей новой книги максимум возможного.
На протяжении всей моей безобразной вспышки ярости Лина молчала. Когда поток выкрикиваемых мной оправданий и обвинений наконец иссяк, она коротко предупредила, чтобы я ждал известий от ее адвоката по вопросу расторжения нашего брака. Я был не в силах ответить ни слова, чувствуя себя полностью опустошенным после своей гневной речи, а кроме того, чувствовал, что все сказанное и сделанное мной вселяло в нее еще большую уверенность в необходимости развода. В конце нашего разговора я стал умолять ее дать мне, по крайней мере, поговорить с Ироникой. Какое-то мгновение Лина помедлила, что породило во мне робкую надежду, однако потом последовал категорический отказ, после чего она повесила трубку.
В последующие дни я пытался поочередно заручиться поддержкой со стороны Бьярне, Анны и членов семейства Лины, однако все, как один, говорили, что на этот раз я перешел допустимую черту и они не могут, да и не хотят мне помогать.
Когда через несколько дней пришло письмо от адвоката, до меня стала доходить вся серьезность ситуации. Все это время я был убежден, что сумею уболтать Лину, она меня простит и через несколько дней или, в крайнем случае, недель вернется обратно, однако формальный тон юриста и сухая констатация им фактов подействовали на меня как лобовой удар товарного поезда.
Лина хотела, чтобы родительские права принадлежали исключительно ей, а также требовала запрета на мои встречи с детьми. Адвокат ссылался на то, что я сам предоставил убедительные доводы в пользу этого, ибо обе мои книги — «Внешние демоны» и «Внутренние демоны» — наглядным образом демонстрируют наличие у меня мыслей по поводу пыток и убийства как в отношении самой Лины, так и в отношении дочерей. В качестве документального подтверждения он собирался привести злосчастное интервью с Линдой Вильбьерг, а также показания свидетелей в связи с полученным Ироникой ранением бедра.
Только тут до меня дошло, что битва проиграна. Собственно говоря, не будет никакого судебного разбирательства, никакой борьбы за детей, ибо у меня нет ни единого шанса. Мне оставалось лишь одно — нанять себе адвоката, чтобы он уладил необходимые формальности. Я не мог позволить вовлечь моих дочерей в длительный скандал, который все равно окончится моим поражением. Это лишь все усугубит. Может, со временем мне и удастся получить разрешение видеться с ними, однако в тот момент я был положен на обе лопатки.
Из-за своего тогдашнего подавленного состояния и полного равнодушия к собственной персоне я проявил большую, чем это было необходимо, щедрость. Права на дом в «Картофельных рядах» я безвозмездно уступал Лине, а девочкам конечно же обязался выплачивать алименты до достижения ими совершеннолетия. Себе я оставил летний домик, однако поначалу переехал не туда, а к Бьярне и Анне, в квартиру, где некогда располагалась наша старая добрая «Скриптория». Хозяева отнеслись ко мне с пониманием, однако избегали бесед по поводу нашего разрыва. Я подозревал, что в нашем семейном конфликте они на стороне Лины, поэтому и сам старался не затрагивать эту тему.
Вместо этого я сделал вид, будто Лина для меня больше ничего не значит, и с такой силой окунулся в холостяцкую жизнь, что это чуть было меня не доконало.
29
Фредериксберг окутали вечерние сумерки. На улице было холодно. Преодолевая несколько десятков метров от такси до входа в Форум, я отчаянно кутался в куртку. Предъявив свой пропуск, я вошел внутрь.
Торжественный обед должен был происходить в помещении большой столовой, расположенной как раз напротив входа. Чтобы попасть туда, надо было пересечь зал. Столики уже были накрыты, свечи зажжены, однако, насколько мне было видно, большинство приглашенных все еще отсутствовали. Разумеется, последними ожидались писатели — прийти раньше им не позволял снобизм, а совсем проигнорировать обед — жадность. Кроме них должны были собраться те, кто брал интервью: в основном, представители прессы, а также редакторы различных издательств, издатели и устроители выставки-ярмарки. Самому мне до сих пор еще не доводилось посещать подобные мероприятия. Тем не менее я понимал, что целью сегодняшнего обеда является дать возможность участникам ярмарки, утомленным двумя напряженными днями работы, слегка выпустить пар и получить заряд бодрости в преддверии последнего воскресенья.
Я же думал лишь об одном: мне необходимо любым способом отыскать Линду Вильбьерг.
Войдя в столовую, я кивком приветствовал тех, кто уже успел подойти. Их было всего человек двадцать. Поскольку ни с кем из собравшихся я не был знаком, то сразу же, не вступая в беседы, проследовал к бару. Пиво еще не наливали, поэтому мне пришлось в качестве аперитива довольствоваться белым вином, бокалы с которым стояли на стойке. Первый я осушил залпом и, взяв второй, присел у стойки так, чтобы иметь возможность наблюдать за входом.
Наконец начали прибывать остальные приглашенные. Одни вереницей потянулись к столовой от стендов, другие, пришедшие с улицы, завидев цель, уверенным шагом пересекали зал. Вскоре народу набралось столько, что я уже не мог видеть всех приходящих. Для лучшего обзора я встал, заодно прихватив себе еще бокальчик вина.
Постепенно среди гостей стали попадаться и знакомые мне лица. Отделаться простым приветственным кивком уже не удавалось — приходилось вступать в разговор. Хотя со многими мы не виделись по нескольку лет, разговаривать нам по большому счету было не о чем, так что беседы, как правило, сводились к паре неловких фраз, после чего кто-то один, найдя благовидный предлог, извинялся и следовал дальше.
Я старался все время двигаться — это был лучший способ уйти от болтовни — и потому слышал лишь обрывки разговоров окружавших меня людей. По большей части они сводились к одному — книгам и книгоиздательству, хотя почти все собравшиеся на протяжении сегодняшнего дня ни о чем другом практически не говорили.
— Франк?! — внезапно раздалось у меня за спиной. — Какого черта ты тут делаешь? — Это был Финн. В его взгляде ясно читалось недоумение. — Ты — последний, кого я ожидал здесь встретить.
Я начал прокладывать себе дорогу к стойке бара. Финн неотступно следовал за мной по пятам.
— Да-да, — рассеянно сказал я и подхватил наконец очередной бокал. — Сколь,
[44]
Финн!
