Какого лешего…
Мне потребовалась пара мгновений, чтобы осознать, что возникший жар в груди означает возбуждение.
Я начал оглядываться в поисках баночки для образцов и едва не подскочил, когда раздался стук в дверь. Обернувшись, я увидел Пола.
— Не помешал?
— Совсем нет.
Он подошел и поглядел на тело, профессиональным взглядом оценивая очищенные от плоти очертания. Ему доводилось видеть и похуже, как и мне. Иногда по чьей-то реакции — или ее отсутствию — ты понимаешь, насколько мы привыкаем даже к самым гротескным зрелищам.
— Я только что видел Тома. Он сказал, что ты еще работаешь, и я решил взглянуть, как ты тут.
— Все еще отстаю от графика. Ты, случайно, не знаешь, где тут баночки для образцов?
— Конечно. — Он подошел к стеллажу. — Том не очень хорошо выглядел. С ним все нормально?
Я не знал, можно ли откровенничать, поскольку не был уверен, что Пол в курсе состояния здоровья Тома. Но Пол, судя по всему, понял причину моих колебаний.
— Не волнуйся, я знаю о стенокардии. У него был очередной приступ?
— Не очень сильный, но я все же уговорил его пойти домой, — ответил я, обрадовавшись, что не нужно ничего выдумывать.
— Рад, что он хоть к кому-то прислушивается. Обычно его отсюда палкой не выгонишь. — Пол протянул мне баночку. — Что это?
Я положил маленький коричневый предмет в баночку и протянул Полу.
— Пустая оболочка куколки. Падальной мухи, судя по виду. Должно быть, попала в ухо, когда мы обмывали тело из шланга.
Пол сперва посмотрел на образец без малейшего интереса, а потом до него дошло. Он перевел взгляд с образца на труп.
— Это с того тела, что вы эксгумировали сегодня утром?
— Именно.
Присвистнув, он забрал у меня баночку.
— Каким лешим ее туда занесло?
Мне бы тоже хотелось это знать. Падальные мухи — неизменный спутник при нашей работе. Они откладывают личинки во все отверстия в теле. И умеют проникать практически всюду, как внутри помещений, так и снаружи.
Но я отродясь не слышал, чтобы они откладывали личинки в шести футах под землей.
Я закрыл баночку крышкой.
— Единственное, что приходит в голову: тело некоторое время лежало на поверхности, прежде чем его закопали. Том тебе рассказал о стадии разложения?
— Что оно зашло куда дальше, чем должно за шесть месяцев? — кивнул Пол. — Оболочка куколки пустая — значит, тело должно было пролежать на воздухе десять-одиннадцать дней, чтобы муха вылупилась. С учетом того, что тело закопали шесть месяцев назад, получаем время смерти где-то в конце осени. Тепло и сыро, поэтому тело не мумифицировано, как случилось бы летом.
Дело начинало обретать смысл. Либо случайно, либо умышленно тело оставили гнить, прежде чем положить в гроб, и этим объясняется, почему процесс разложения зашел так далеко. Пол некоторое время молчал. Я знал, о чем он думает, и когда он поглядел на меня, я понял, что он взволнован не меньше, чем я.
— Гроб еще здесь?
Мы вышли из зала и направились в кладовку, где гроб и алюминиевый контейнер дожидались прихода команды криминалистов. Когда мы его открыли, вонь оттуда пошла невыносимая. Саван лежал внутри, грязный и смятый.
Пол вытащил его пинцетом.
До этого момента всеобщее внимание было сосредоточено непосредственно на трупе, а не на том, во что он был завернут. Теперь же, когда мы уже знали, что искать, поиски много времени не заняли. В ткани оказались еще оболочки куколок, скрытые липкой черной суспензией из тела. Некоторые пустые, уже вылупившиеся, как та, что я нашел, но другие вполне целые. Личинок не обнаружилось, но за шесть месяцев их мягкие тельца уже давно растворились.
— Ну что ж, это все ставит на место, — заметил Пол. — Одну еще можно объяснить случайностью, но не такое количество. Это тело уже весьма изрядно разложилось, прежде чем его положили в гроб.
Он потянулся к крышке гроба, но я его остановил.
— Что это?
В складках савана виднелось еще что-то. Взяв у Пола пинцет, я осторожно достал предмет.
— Что это? Какой-то кузнечик? — спросил он.
— Не думаю.
Было очевидно, что это насекомое. Примерно дюйм длиной, с длинным сегментным панцирем. Частично раздавленное. Скрючившиеся после смерти лапки подчеркивали вытянутую каплевидную форму тельца.
Я положил его на ткань. На черно-белом фоне насекомое казалось еще более неуместным и чужеродным.
Пол наклонился, чтобы разглядеть получше.
— Никогда такого не видел. А ты?
Я покачал головой. Я тоже не имел ни малейшего представления, что это такое.
Знал только, что оно тут совсем не к месту.
После ухода Пола я проработал еще пару часов. После обнаружения неизвестного насекомого вся моя усталость куда-то подевалась, так что я работал до тех пор, пока не положил все эксгумированные останки в чаны с детергентом. И когда покинул морг, во мне еще бурлил адреналин. Мы с Полом решили нынче вечером не тревожить Тома по поводу нашей находки, но у меня было стойкое ощущение, что это существенный прорыв в деле. Я еще пока не знал почему, но нутром чуял, что это насекомое очень важно для следствия.
И это было приятное чувство.
Все еще погруженный в свои мысли, я брел через стоянку. Моя машина оказалась тут чуть ли не единственной. По краям стоянку освещали ряды фонарей, но в центре ее царила почти непроглядная тьма. Я уже дошел почти до середины и полез в карман за ключами, когда внезапно ощутил холодок на спине.
Я понял, что не один.
Я быстро обернулся, но ничего не увидел. Стоянка превратилась в поле тьмы, лишь силуэты нескольких машин виднелись в темноте. Никакого движения. И все же меня не покидало чувство, будто что-то — кто-то — находится поблизости.
Ты просто устал. И тебе мерещится всякое. Я снова двинулся к машине. Звук моих шагов был неестественно громким.
И тут я услышал, как позади меня покатился камушек.
Я резко обернулся, и меня ослепил луч света. Прикрыв рукой глаза, я прищурился и разглядел, как из-за похожего на танк силуэта пикапа появилась темная фигура с фонарем в руке.
Человек остановился в нескольких футах от меня. Фонарь по-прежнему светил мне в лицо.
— Не скажете, что вы тут делаете?
Голос был глухой и угрожающе вежливый, с очень сильным гнусавым акцентом. Я разглядел сквозь луч света погоны и расслабился, сообразив, что это всего лишь охранник.
— Домой собираюсь, — ответил я. Он продолжал светить мне в лицо. И это мешало мне разглядеть что-либо еще, кроме формы.
