Эти мысли повлекли за собой и другие воспоминания. Вдруг в памяти всплыло лицо девушки, с которой я некоторое время встречался. Бет, медсестра из госпиталя. С тех пор я о ней ничего не слышал, даже не думал о ней. Я улыбнулся, размышляя, где она сейчас, чем занимается. И вспоминает ли хотя бы иногда английского студента-криминалиста, с которым некогда была знакома.
Вскоре после этого я вернулся в Англию. А еще несколько недель спустя встретил Кару, мою будущую жену. Воспоминания о ней и нашей дочери вызвали обычный приступ горечи, но я уже достаточно смирился с потерей, чтобы не позволять этой горечи увлечь меня в пучину горя.
Я взял со стола мобильник и открыл список контактов. Номер Дженни и ее имя прыгнули мне в глаза даже раньше, чем я высветил их на дисплее. Я пробежался по опциям, пока не добрался до «удалить», и задержал палец на кнопке. Затем, так и не нажав, закрыл телефон и убрал.
Я допил остатки вина. Мысли потекли в другом направлении. Пришло воспоминание о сидящей в машине Джейкобсен, ее голые загорелые крепкие руки, белая блузка с короткими рукавами. До меня дошло, что я ровным счетом ничего о ней не знаю: ни сколько ей лет, ни откуда она, ни где живет.
Но я заметил, что обручального кольца на левой руке нет.
Ладно, хватит об этом. И все же я невольно улыбнулся, заказывая еще один бокал вина.
Снаружи темнело. Твое любимое время. Точка перехода между двумя крайностями: днем и ночью. Раем и адом. Вращение Земли, застывшее на переходном моменте, еще ни то, ни другое, но обладающее потенциалом обоих.
Если бы все в жизни было так просто.
Ты осторожно протер линзу фотоаппарата, затем протер еще раз, нежно, кусочком мягкой замши, пока не добился зеркального блеска. Наклоняя объектив на свету, ты внимательно осмотрел линзу — нет ли малейших пылинок, которые могли испортить совершенную поверхность. Ничего не увидел, но ты все равно снова ее протер, просто на всякий случай.
Камера — твое самое ценное имущество. Старая «лейка», с тех пор как ты ее купил, поистерлась за долгие годы, по ни разу тебя не подвела. Сделанные ею черно-белые фотографии всегда настолько кристально четкие, ясные и качественные, что ты мог бы погрузиться в них.
И фотоаппарат не виноват, что до сих пор не нашел то, что ищешь.
Ты стараешься внушить себе, что нынче ночью все будет так же, как всегда, но понимаешь, что это не так. Прежде ты всегда действовал под прикрытием темноты, мог безнаказанно делать то, что хотел, потому что никто не подозревал о твоем существовании. Теперь все изменилось. И хотя это твое собственное решение, твой выбор выйти под огни рампы, это все изменило.
К добру ли, к худу, но теперь ты обречен. Возврата нет.
Да, ты к этому подготовился. Ты не стал бы начинать, если бы не подготовил заранее пути отхода. Когда придет время, ты ускользнешь снова в тень, как и раньше. Но сперва надо довести дело до конца. И насколько велика может быть награда, настолько велик и риск.
Ты не можешь позволить себе ни малейшей ошибки.
Ты отчаянно стараешься убедить себя, что то, чему суждено произойти нынче ночью, не имеет значения для великой задачи, что твоя настоящая работа все равно продолжится. Но безуспешно. Правда в том, что теперь ставки куда выше. И хотя тебе противно это признавать, все неудачи не прошли бесследно. И тебе нужно, просто необходимо подтверждение, что ты не зря потратил все эти годы.
Всю свою жизнь.
Ты заканчиваешь полировать линзу и наливаешь себе стакан молока. Тебе нужно что-то, чтобы погасить изжогу, но ты слишком напряжен, чтобы желудок принял пищу. Молоко простояло открытым уже пару дней, и пенка сверху показывает, что оно скорее всего скисло. Но есть преимущество в том, что ты не чувствуешь ни запахов, ни вкуса. Ты выпиваешь молоко залпом, глядя в окно на силуэты деревьев на фоне неба. Когда ты ставишь пустой стакан на кухонный стол, молочная пленка на внутренней поверхности придает стакану призрачное свечение в наступающей темноте.
Тебе нравится эта мысль: призрачный стакан.
Но удовольствие быстро проходит. Ожидание — это то, что ты больше всего не любишь. Впрочем, осталось уже недолго. Ты смотришь в угол комнаты, где висит на двери форма, едва видимая во тьме. При ближайшем рассмотрении она никого не обманет, но люди редко присматриваются. В первые несколько секунд они видят просто униформу, и все.
А тебе больше и не надо.
Ты наливаешь себе еще стакан молока, затем наблюдаешь сквозь грязное оконное стекло, как последние лучи света исчезают с неба.
13
Дантист лежал в точности на том же месте, где и в прошлый раз. По-прежнему на спине, в полной неподвижности, свойственной только мертвецам. Но в других аспектах он изменился. Плоть усохла на солнце, кожа и волосы сползали с него, как лишняя одежда. Еще через несколько дней от мягких тканей останутся только упрямые связки, а немногим позже не останется ничего, кроме крепких костей.
Я проснулся с нудной головной болью, сожалея о последнем бокале вина, выпитом прошлым вечером. А воспоминания о случившемся ранее не способствовали улучшению настроения. Стоя под душем, я размышлял, чем бы мне заняться в ожидании звонка от Тома. Но выбор был в общем-то небогат.
Изображать туриста мне надоело.
Когда я подъехал к станции, стоянка оказалась почти пустой. Тут еще было сумеречно, и, натягивая комбинезон, я подрагивал на утренней прохладце. Я достал мобильник, размышляя, брать его с собой или нет. Обычно я просто выключал его по ту сторону ворот. Мне казалось неуважительным нарушать царившую на станции тишину телефонными разговорами. Но сейчас я не хотел пропустить звонок Тома. Меня подмывало поставить сигнал на вибрацию, только вот я тогда все утро буду только тем и заниматься, что ждать, когда же он завибрирует. К тому же я отлично понимал, что Том все равно в такую рань звонить Гарднеру не станет.
Приняв решение, я выключил мобильник и убрал его.
Вскинув сумку на плечо, я двинулся к воротам. Несмотря на несусветную рань, я не был первым. Внутри двое молодых людей, юноша и девушка в комбинезонах, судя по виду — аспиранты, переговаривались между собой, спускаясь по тропинке между деревьями. Проходя мимо, они весело бросили мне «привет!», а потом удалились по собственным делам.
Как только они ушли, вокруг воцарилась полная тишина. Создавалось впечатление, что, кроме певчих птичек, я тут единственный живой. На станции было прохладно, солнце еще не поднялось так высоко, чтобы пробиться сквозь ветви деревьев. Пока я поднимался вверх по лесистому склону к телу дантиста, бахилы намокли от росы. Защитная сетка вокруг тела предназначалась для того, чтобы я, помимо всего прочего, мог наблюдать, как разлагается тело, когда до него не могут добраться ни насекомые, ни животные. Это было не то чтобы новое исследование, но я сам прежде его лично не проводил. А сделать что-то самому всегда лучше, чем опираться на чужие исследования.
