Он просто поменяет приоритеты и продолжит.
Пол особо активного участия в расследовании не принимал, но были и другие, вполне способные удовлетворить жажду Йорка заполучить в жертвы известную персону. Я не настолько самонадеян, чтобы считать себя знаменитостью, но впервые за много дней поймал себя на том, что потираю живот, чувствуя пальцами шрам под хлопковым балахоном.
Уже было больше десяти часов, когда я закончил работу. Кости Ноя Харпера не поведали ничего особо интересного, но я ничего и не ждал. Сломанный шейный позвонок рассказал более чем достаточно. Переодевшись, я двинулся к главному коридору морга. Похоже, я был в морге один — даже Кайла нигде не наблюдалось; впрочем, его смена давным-давно закончилась. Впереди я увидел тоненькую полоску света, пробивавшуюся из-под двери кабинета. Когда я проходил мимо, из кабинета раздался оклик:
— Кто здесь?
Я мгновенно узнал сварливый тон и понял, что самым разумным будет просто пойти дальше. Никакие мои слова ничего уже не изменят. Не вернут Тома. Брось. Оно того не стоит.
Открыв дверь, я зашел в кабинет.
Сидевший за столом Хикс замер, не успев задвинуть ящик. После той сцены на кладбище я впервые с ним встретился. Какое-то время ни один из нас не проронил ни слова. Настольная лампа освещала лишь небольшую часть стола, в углах комнаты царил сумрак. Патологоанатом мрачно смотрел на меня.
— Думал, это лаборант, — пробормотал он. Я увидел стоящий перед ним бокал, наполовину заполненный темным напитком, и подумал, что вошел в тот момент, когда он убирал бутылку.
Я зашел, чтобы выложить Хиксу все, что я о нем думаю, но при виде его сгорбленной фигуры за столом весь мой боевой пыл улетучился. Я развернулся, чтобы уйти.
— Погодите.
Патологоанатом пожевал губами, словно ему было трудно выдавить непривычные для него слова.
— Мне очень жаль. Я имею в виду Либермана. — Он смотрел на крышку стола, рисуя на ней толстым указательным пальцем абстрактные фигуры. Я заметил, что его кремовый костюм измят и давно не чищен, и понял, что Хикс носит его не снимая. — Он был хорошим человеком. Мы не всегда ладили, но он был хорошим человеком.
Я промолчал. Если Хикс хочет успокоить собственную совесть, то я ему в этом не помощник.
Но он, похоже, от меня этого и не ждал. Он взял бокал и угрюмо уставился на него.
— Я работаю тут уже тридцать лет, и знаете, что в нашем деле самое скверное? Каждый раз, как это случается с кем-то из знакомых тебе людей, тебя все равно это застает врасплох.
Он пожевал губу, словно был озадачен этим фактом. Затем поднес бокал к губам и выпил до дна. Крякнув, он открыл ящик стола и достал оттуда почти полную бутылку бурбона. На какой-то ужасный миг я подумал, что он предложит мне выпить, предложит какой-нибудь сентиментальный тост за Тома, но он лишь наполнил доверху бокал и убрал бутылку обратно в ящик.
Я еще некоторое время постоял, ожидая, не скажет ли патологоанатом еще что-то, но он уставился в пространство: либо забыл о моем присутствии, либо желал, чтобы я испарился. Что бы ни подтолкнуло его заговорить со мной, этот порыв уже миновал.
Я оставил его наедине с виски.
Встреча меня взволновала. Хикс оказался не столь простым и однозначным. И я подумал, сколько еще ночей он так вот сидел один в своем кабинете, одинокий человек, у которого в жизни нет ничего, кроме работы.
Это была беспокоящая мысль.
Смерть Тома лежала тяжким грузом на моей душе. Я вышел из морга и направился к машине. Ночь была прохладней, чем обычно, холодная сырость напоминала, что зима миновала не так давно. Звук моих шагов эхом отражался от темных зданий. Больницы никогда не бывают по-настоящему пустыми, но когда время посещения заканчивается, кажутся заброшенными. А морг, как правило, расположен подальше от случайных глаз.
До автостоянки было недалеко, и я оставил машину на хорошо освещенном открытом месте посередине. Но пока я шел к ней, в голове звучало предупреждение Гарднера. То, что было безопасным при свете дня, теперь казалось странно-угрожающим. Дверные проемы смотрели темными дырами, поросшие травой лужайки, которыми я любовался на солнышке, теперь превратились в поля тьмы.
Я шел ровным и размеренным шагом, отказываясь подчиняться внутреннему голосу, требовавшему поспешить, но был рад, когда наконец добрался до машины. Я достал ключи и отпер ее еще на подходе. И только уже открывая дверь, я осознал, что на ветровом стекле что-то есть.
Под один из «дворников» была засунута кожаная перчатка с расправленными на стекле пальцами. Должно быть, кто-то нашел ее на земле и сунул туда, чтобы хозяин увидел, подумал я, собираясь ее убрать. Внутренний голос предупредил, что сейчас неподходящее время года носить перчатки, но к этому моменту я уже до нее дотронулся.
Она оказалась холодной и склизкой и чересчур тонкой для обычной кожи.
Отдернув руку, я резко обернулся. Погруженная в сумрак стоянка была издевательски пустой и тихой. С бьющимся сердцем я снова повернулся к предмету на ветровом стекле. Прикасаться к нему я больше не стал. Теперь я знал, что это вовсе не кожаная перчатка.
Это была человеческая кожа.
18
Гарднер наблюдал, как оперативник поднимает щетку «дворника» и осторожно снимает пинцетом кусок кожи со стекла. Гарднер с Джейкобсен приехали двадцать минут назад. С ними приехал микроавтобус — передвижная криминалистическая лаборатория БРТ. Вокруг моей машины установили подсветку, и весь кусок территории оцепили лентой.
— Не надо было вам ее трогать, — произнес Гарднер, причем уже не в первый раз.
— Если бы я понял, что это, то не трогал бы.
Должно быть, раздражение все же проявилось в моем тоне. Джейкобсен, стоявшая рядом с Гарднером, отвела взгляд от криминалистов, обрабатывавших машину в поисках отпечатков пальцев, и посмотрела на меня слегка озабоченно — между ее бровями опять появилась маленькая морщинка, — но промолчала.
Гарднер тоже замолчал. Он держал в руке большой желто-коричневый конверт, который привез с собой, но пока что так и не сказал, что в нем. Гарднер бесстрастно наблюдал, как эксперт-криминалист осторожно кладет кожу в пакетик для улик. На этот раз приехала другая, незнакомая мне команда. Я поймал себя на том, что размышляю, были ли у нее в принципе другие задачи или это просто дежурная ночная бригада. Не то чтобы это имело значение, но было проще думать об этом, чем о том, что может означать новый поворот событий.
Осторожно держа пакетик рукой в перчатке, агент запечатал его и поднял вверх, чтобы Гарднер мог получше разглядеть содержимое.
— Да, она точно человеческая.
Я и без него это знал. Кожа была темно-коричневой и почти прозрачной по текстуре. Теперь стало совершенно очевидно, что она слишком неровная для перчатки, но ошибка была вполне объяснима.
