— Прости, это Джеффри. — Она отстранилась с явным облегчением. — Он обещал меня подбросить.
Она двинулась прочь под уже усилившимся дождем.
— Рада была повидать тебя, Джон, — обернулась она. — Надеюсь, скоро снова встретимся.
Машина была большой и дорогой — «мерседес» или что-то в этом роде. Она не просто остановилась у магазина, она унижала его своим присутствием. Единственное, что Айзенменгеру удалось рассмотреть, это то, что за рулем сидел человек в очках.
Виктория села в машину и, проезжая мимо, даже не повернула головы, а ее профиль выглядел столь же напряженным.
Айзенменгер в полном изумлении остался стоять под дождем.
Квартирка была маленькой и затхлой, но Алисон фон Герке решила, что и сама интрижка довольно затхлая и грязная и всецело соответствует царящей здесь атмосфере — полная гармония места и действия. Потолок когда-то был покрашен неопытной рукой в ярко-белый цвет, однако с годами он обветшал, а сотни тысяч выкуренных под ним сигарет покрыли его никотиновыми пятнами, как пальцы старой шлюхи. Стены скрывали свои трещины под когда-то пурпурными обоями, которые со временем стали грязными и замасленными. Даже кровать была старой и годилась разве что на свалку.
Как и ее нынешние обитатели. Два дряхлых любовника, занимавшихся давно уже прокисшей любовью.
До нее доносились звуки, издаваемые Тревором в ванной, и по этим звукам, просачивавшимся сквозь тонкие стены, она понимала, что их может издавать лишь пожилой человек, как бы он ни старался выглядеть иначе. Она различала в них незначительную, но стойкую потерю координации. Впрочем, это не вызывало у нее ни критического отношения, ни насмешки.
Она окинула взглядом собственное тело. Когда-то, когда она была молодой и время еще шло с нормальной скоростью, не ужимая минуты до секунд, она гордилась своей большой грудью. Она никогда не была красавицей (как-то услышав, что один из коллег назвал ее лицо «свиным рылом», она даже подумывала о самоубийстве, пока к ней не вернулось внутреннее равновесие), и возраст не способствовал улучшению этой ситуации. Да и сила земного притяжения внезапно заняла враждебную позицию по отношению к ней, и теперь ее когда-то впечатляющая грудь мешала ее устойчивости. Она или мешковато свисала вниз, когда Алисон стояла, или сплющивалась и расползалась по сторонам, как мешки на спине у осла, когда она лежала, как сейчас.
Однако Тревору ее грудь нравилась, и это вызвало у нее улыбку. Он называл ее своей молочной матерью и считал ее грудь бесконечным источником наслаждения; особенно ему нравилось, когда она садилась сверху, а ее груди начинали елозить по его лицу. Когда он припадал к ее соскам, она думала о том, насколько он похож на ребенка, и это пробуждало в ней фрейдистский интерес к тому, как выглядела его мать. Впрочем, эти размышления не доставляли ей удовольствия.
— Ты встаешь?
Он был обнажен, и она была вынуждена признать, что отсутствие одежды не делает его красивее. И тем не менее ее привлекло именно его уродство. Каким-то парадоксальным образом она хотела его именно потому, что он отличался такой очевидной непривлекательностью. Она не могла объяснить этот феномен и убеждала себя в том, что отсутствие красоты Аполлона компенсировалось в нем своеобразием внешности.
Он опустился на край кровати и начал натягивать носки. Эрекция уже закончилась.
— В семь я должен встретить Молли.
Она лежала не шевелясь.
— С тобой все в порядке? — осведомился он, вставая и натягивая на себя свои модные красные трусы.
Понимая, что это надо сказать сейчас, иначе это не будет сказано никогда, она повернула голову и произнесла:
— Похоже, у нас проблема, Тревор.
Тот нахмурился и вздохнул, перестав бороться со своим левым носком.
— Да? Серьезная?
Она приподнялась и оперлась на левый локоть, отчего кровать и сидевший на ней Тревор Людвиг заколыхались.
— Честно говоря, не знаю. Адам Пиринджер очень встревожен, но…
— Пиринджер? — Его изумление граничило с возмущением. — А что ему о нас известно?
Она не сразу поняла, о чем он. Они явно говорили о разных вещах.
— Дело не в нас. — Она махнула рукой, указывая на безвкусное оформление комнаты. — Дело в работе.
— В работе? А что такое? — продолжая хмуриться, осведомился он.
Она прикоснулась к нему правой рукой.
— Поступила жалоба.
На его лице отразилась старческая мука. Не то чтобы для нее это было внове, но сейчас она ощущала, как постарели они оба и как устарел их роман. Уже много лет они приходили в эту грязную квартирку, расположенную в грязном и сомнительном райончике, чтобы заниматься здесь сексом. И каким-то образом ни его жена Молли, ни ее муж Ричард даже не подозревали об этом, а если и подозревали, то не обращали никакого внимания. И Алисон даже не знала, что ее огорчает больше — их слепота или их безразличие.
— Жалоба? — повторил он, словно не понимая, о чем идет речь, хотя Алисон знала, что он все прекрасно понял.
— Да, Джеффри Бенс-Джонсу, — кивнула она.
— И что в ней говорится?
— Что качество твоей работы оставляет желать лучшего. — По мере того как из ее рта вылетали слова, ей все больше начинало казаться, что она участвует в каком-то ритуале унижения. — В письме приведены конкретные примеры.
Он старел прямо на глазах. Казалось, время понеслось во весь опор, словно мироздание вознамерилось ему страшно отомстить.
— И что, его потрясло то, что я допускаю ошибки? — с ухмылкой поинтересовался он, но его циничное безразличие было слишком нарочитым. — Он, наверное, считает, что Пиринджер никогда не ошибается. Да, видимо, в присутствии такого божества человеческие слабости выглядят недопустимыми.
Она согласилась, похлопав его по руке и, видимо, ненадолго успокоившись; он продолжил одеваться. Когда он был почти уже готов, она вылезла из постели и прошлепала в ванную. Когда она вернулась, его уже не было, и она смогла одеться в одиночестве.
Он стоял в гостиной перед большим зеркалом, висевшим над газовым очагом, и завязывал себе галстук. Раньше он сдавал квартиру студентам-медикам, пока у него не начался роман с Алисон. И в течение всего этого времени в ней ни разу не было ремонта, вследствие чего она выглядела жалкой, грязной и неуютной, являясь идеальным местом для адюльтера. Алисон никогда не осматривала квартиру, опасаясь наткнуться на грязную посуду, оставленную последними студентами и покрытую плесенью, из которой можно было бы получить пенициллин.
— Я правильно понимаю, что мне не дозволено будет знать, кто из моих коллег исполнил роль Брута? — осведомился он, глядя в зеркало.
«Неужто ты видишь себя в роли Цезаря?» — подумала Алисон.
— Пиринджер сказал, что не знает, но подозревает Айзенменгера.
