Это сокрушило его. Все это время она не спала. Дочь слышала все. Гас немного подождал, надеясь, что Морган откроет глаза. Тщетно. Из наушников по-прежнему доносилась музыка. Она не произнесла ни единого слова, но ответ был громким и ясным.
Ей нечего сказать отцу.
Медленно Гас поднялся с кресла-качалки и вышел из комнаты.
Энди покинула управление около половины четвертого – наконец-то появилась возможность сделать перерыв на обед. Виктория ни о чем подобном не просила, но Энди готовила сводку по общим поведенческим признакам, проявившимся во всех четырех убийствах. Она не была настолько самонадеянна, чтобы пытаться составить реальный криминальный портрет, и все-таки тайно надеялась, что Виктория предложит ей это.
На выходе Энди нагнал Айзек Андервуд. Похоже, расписание обедов помощника специального агента тоже выполнялось с трехчасовой задержкой. Он торопливо сбежал по гранитным ступеням, пока не поравнялся с ней.
– Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?
– На самом деле я шла на рынок. Хорошие цены к концу дня.
– Не возражаешь, если я пойду с тобой?
– Я собиралась ехать на автобусе.
– Не лучшее место для разговора о делах. Давай-ка пройдемся, тебе это только на пользу.
Пока они одолевали длинные пять кварталов по Первой авеню к рынку Пайк-Плейс, Энди рассказала Айзеку о последних событиях, включая свидание с Мартой Голдстейн. В лицо дул северный ветер, но перчатки, пальто и очень быстрая ходьба не давали замерзнуть.
Чем ближе к историческому рынку, тем больше было на улице и машин, и пешеходов. Ничего, однако, похожего на солнечный летний день, когда больше шансов выиграть в государственную лотерею, чем найти место для парковки. Пайк-Плейс был старейшим фермерским рынком в стране, и эти полтора квартала, где отоваривались почти сорок тысяч посетителей в день, многие считали душой и сердцем Сиэтла. На рынке можно было покупать, наблюдать за людьми или же просто исследовать старинные здания, связанные между собой за многие годы пандусами, переходами и лестницами. С 1947 года городской совет запретил рыночным торговцам петь, но это не уменьшило громкость непрерывных дебатов обо всем: от гватемальских сигар и турецких сладостей до африканских фиалок и тихоокеанского лосося. Сюда не допускались сетевые или фирменные магазины, благодаря чему здесь оставался настоящий базар, а не еще одна торговая галерея.
Энди направилась к главному ряду – полуоткрытой площадке, выходящей на улицу. Там располагалась почти половина прилавков со свежей зеленью, бок о бок с мерцающими рядами свежих крабов и палтусов в покрытых льдом лотках. Настоящей давки не было, но поток покупателей не иссякал ни на миг. Под большими рыночными часами выступал фокусник. На углу гитарист пел старую песенку Джимми Баффета. Мимо спешил торговец рыбой с совсем недавно выловленными угрями, висящими на палках. Энди смотрела на живых мэнских омаров на дне большого стеклянного бака, но Айзек по-прежнему говорил о делах.
– Как ты ладишь с моими старыми приятелями из сиэтлского управления?
– По-моему, неплохо. – Она остановилась у галереи номер восемь, чтобы посмотреть появившиеся на рынке азиатские овощи из местных оранжерей – верный признак того, что в Сиэтл приходит весна. – А ты слышал другое?
– Я вчера обедал с детективом Кесслером. Говорит, будто утечка в газеты насчет «парной теории» стала для тебя ценным уроком.
– Да уж. Никогда больше не скажу ему чего-то, что не предназначено для печати.
– На самом деле он считает, что вы пришли к взаимопониманию. Если не хочешь, чтобы нечто попало в газеты, скажи ему прямо, в недвусмысленных выражениях. Больше никаких допущений насчет того, что конфиденциально, а что – нет. Помнишь, я говорил, что в тот миг, когда ты начинаешь делать допущения…
– Ты делаешь большое упущение. – Энди улыбнулась. – Помню.
– Хорошо.
– Я просто хочу, чтобы Кесслер не так сильно тыкал меня носом в мои промахи. В день приезда в город Виктории Сантос я испытывала к этому типу особенно сильные чувства.
– Вот ведь забавно. А он высокого мнения о тебе.
– Правда?
– На него произвело сильное впечатление, что ты так быстро предложила эту «парную теорию», пусть даже она и окажется неправильной.
– Он никак этого не показал.
– И никогда не покажет. Дик – сущее наказание. К тому же немного нытик. Но в целом это чертовски хороший детектив. И уважает хороших специалистов. Даже если не показывает этого.
Энди купила несколько пятнистых китайских баклажанов и стеблей лимонного сорго, потом пошла дальше по галерее к ларькам, заполненным свежими и засохшими цветами. Айзек остановился у соседней двери, чтобы приобрести пакет фисташек. Зазвонил телефон. Энди остановилась позади высокой кучи корзин из ивовых прутьев и ответила. Кесслер.
«Да, помяни черта…»
– Ты просила позвонить, как только мы что-то узнаем о первой жертве-женщине. Ну-с, так ее опознали.
Энди зажала пальцем второе ухо, чтобы не мешал рыночный шум.
– Кто она?
– Некто Пола Яблински. Всего три недели назад переехала из Висконсина. Даже работу еще не нашла. Ни друзей, ни семьи в наших краях, что объясняет, почему никто не заявил о ее исчезновении. Сегодня с нами связалась из Милуоки ее мать. Сказала, что дочь больше недели не отвечает на звонки. Судя по присланным описанию и стоматологической карте, это она.
– Толковый выбор жертвы, – сказала Энди. – Никаких связей с нашим районом, никто ее не хватился.
– Идеальная жертва. Особенно если искать пару для Колин Истербрук.
– Колин не приехала в Сиэтл только что.
– Я не это имел в виду. Смотри. Пола Яблински работала в «Холидей инн» в Милуоки. В Сиэтле искала работу в администрации гостиницы. Точно как Колин Истербрук.
– Точно как Бет Уитли, – сказала Энди.
– Значит, по-твоему, Яблински и Истербрук – отдельная пара? Или мы упускаем темную лошадку по имени Уитли?
– Не знаю.
– Я не игрок, – сказал Кесслер. – Но поставил бы триплет.
– Мне неприятно говорить это, – ответила она, невидящим взглядом уставившись на пучок осыпающихся засохших цветов. – Однако боюсь, я тоже.
23
Он был одет во все черное – гладкий силуэт в ранних сумерках. Заднее подвальное окно казалось подходящим входом. Ни сигнализации, ни собаки. На кухне горел свет: она, как всегда, выходя из дому, забыла его выключить – приветственный маяк для потенциального незваного гостя. Он заклеил окно скотчем, потом тихонько постучал, расшатывая оконное стекло. Снял стекло лентой. Открыл окно – и через несколько секунд очутился в доме.
Хозяйка отправилась выпить после работы, потом, вероятно, пообедать и в кино. Он знал ее распорядок, знал круг ее друзей, знал, что она живет одна. Вчерашняя слежка была только одной из многих. Он неплохо представлял себе, когда она вернется домой. Оставалось просто ждать, предвкушать… и готовиться.
