Я вообще никогда ему не завидовал. Я просто обожал его и
одновременно ненавидел. Потому что от меня требовали, чтобы я был таким, как
он, а мне хотелось оставаться таким, как я был сам по себе.
А потом мы выросли, поступили в свои институты, стали
общаться куда реже, и меня, что называется, "отпустило". А потом он
закрутил роман с моей сестрой. Даже не роман, а так, легкий флирт, плавно
перешедший в область сексуальных отношений. При том что он уже был женат.
Верочка столько лет была влюблена в Борьку, и вот наконец ее мечты стали реальностью!
Она вся светилась счастьем. Уж не знаю, обещал он Верочке что-нибудь или нет,
но она ждала от Борьки ребенка и аборт делать отказалась категорически.
- Я люблю его больше жизни, - говорила она сквозь
слезы. - Я хочу этого ребенка. И я уверена, что, когда будет ребенок, Борис
разведется и уйдет ко мне.
Я знал, что этого не будет, потому что хорошо представлял
себе, что такое мой друг Викулов. Но говорить об этом Верочке было
бессмысленно. Зачем? Она любит - и этого достаточно.
Ребенка она родила, но Борька, совершенно ожидаемо, никак на
это не прореагировал. То есть прореагировал, конечно, но совсем не так, как ей
и всем нам хотелось бы. Он пришел ко мне и сказал:
- Мне очень жаль, Дюхон, но я не люблю Веру. Я никогда
ее не любил. Но ей очень этого хотелось, и я ее пожалел, понимаешь? Просто
пожалел. Однако я не снимаю с себя ответственности за ребенка, он мой, и я
готов принять любое посильное участие в том, чтобы он вырос здоровым и веселым.
- Он вырастет здоровым и веселым, если у него будет
отец, заметил я. - Самым лучшим участием в его воспитании было бы, если бы ты
женился на Вере.
- Понимаю, - кивнул тогда Борька. - Но у меня в браке
есть ребенок, сын, и ему тоже нужен отец. Один ребенок ничем не лучше и не хуже
другого. В чью бы пользу я ни принял решение, один ребенок получит отца, а
другой - нет. Какие у тебя есть аргументы в пользу того, чтобы обделенным
оказался именно тот ребенок, которого родила моя жена?
Аргументов у меня не оказалось. Можно было бы, конечно,
завести старую песню об ответственности, о том, что надо было думать, когда
занимаешься любовью, предохраняться, не допускать беременности и все такое, но
я точно знал, что Вера хотела ребенка, а Борька - нет. Это было ее решение, а
мой друг просто не счел нужным навязывать ей свое видение проблемы.
- Я буду давать деньги каждый месяц. Вера и ребенок ни
в чем не будут нуждаться, - продолжал он.
- Не нужно, Боря... - я попытался возразить, но был
остановлен жестко и непререкаемо.
- Это МНЕ нужно. Иначе я не смогу жить спокойно.
Борькин поступок я оценил. Не каждый может вот так просто
прийти и заявить: я не люблю твою сестру и жениться ни ней не стану, но ребенка
вырастить помогу.
Помощь, однако, длилась недолго. Ребеночек родился хилым и
прожил совсем немного. Сказать, что Вера была в отчаянии - это ничего не
сказать. Любимый человек бросил, ребенок умер. Начались долгие периоды больниц,
таблеток и психиатров. Потом настал период хронической депрессии, алкоголя и
наркологов.
Жизнь Верочки сломалась и покатилась под уклон. Два брака -
один мучительнее другого, ибо Вера инстинктивно искала мужчин, похожих на
Борьку, не внешне, а менталитетом и характером, и эти мужчины унижали ее, били,
изменяли ей и в конце концов бросали. Кроме того, что они были похожи на Борьку
своим "мачизмом" и откровенным нежеланием считаться с чувствами и
потребностями окружающих, они еще и пили. Второй ребенок погиб при родах,
третий - жертва пьяного зачатия - тоже умер в раннем возрасте. А потом умерла и
сама Вера. Покончила с собой.
И все это было в значительной степени результатом того, что
Борька пошел на поводу у мужского кобелиного себялюбия: ну как не уложить в
постель телку, которая столько лет смотрит на тебя влюбленными глазами.
Все у Борьки получалось легко и просто, без видимых усилий.
Школа, институт, работа, бизнес. Даже внебрачный ребенок не отягощал его
совесть и кошелек слишком долго. И следом за ним плелся я, неумеха, толстяк,
середнячок, которого родители мечтают видеть похожим на блистательную звезду по
имени Борис Викулов. Иногда мне даже казалось, будто папа с мамой жалеют, что
их сыном являюсь я, а не Борька. Им они могли бы гордиться, а от меня никакой
радости. Порой мне приходило в голову, что и любить-то меня по-настоящему
родители начали только тогда, когда выяснилось, что у меня есть талант. Но
выяснилось это, когда мне было за двадцать и когда я получил первые восхищенные
рецензии на свои рассказы. А до этого я вынужден был слушать бесконечные
сравнения серенького и никому не нужного себя с ярким и всеми любимым Борисом.
И мне даже в голову не приходило восстать против этого, возмутиться. Я
безусловно признавал его превосходство и право собственных родителей
восхищаться им. Как же иначе? Он ведь действительно замечательный, самый
сильный, самый смелый, самый умный!
Я не возмутился и не восстал даже тогда, когда Борька нагло
обманул мое доверие. Нам было по восемь лет, мы гуляли где-то довольно далеко
от дома, и у меня схватило живот. Мне срочно нужно было в туалет, но такового
поблизости не оказалось, в начале шестидесятых общественные туалеты были в
нашей стране явлением нечастым. Я заметался. До дому даже бегом добираться
минут пятнадцать, а схватило так, что я почти не мог шевелиться и искал глазами
спасительный куст, в котором можно было бы укрыться и справить внезапную нужду.
- Я пойду в кусты, - почти простонал я.
- Ты что! - прошипел Борька, сделав страшные глаза. -
Нельзя! А вдруг взорвется?
- Что взорвется? - не понял я.
- Ты что, не знаешь? Мне папа вчера газету читал, об
этом специально писали. Чтобы люди и собаки не гадили в кустах и на газонах,
всю Москву заминировали специальными минами. Если кто надумает кучу наложить,
сразу взрыв.
- А ты не врешь? - испуганно спросил я, чувствуя, что
уже не могу больше терпеть.
- Я тебе точно говорю!
- А что же делать? Я не могу... - Я почти плакал.
- Ладно, давай в штаны, - Борька махнул рукой. - Будешь
вонять, конечно, но это лучше, чем несет.
Воображение у меня уже и в детстве было весьма живым, я
представил себе эту душераздирающую картину и тут же обделался. Жидкие фекалии
стекали через штанину на носки и ботинки. Мой позор можно было не только
обонять, но и видеть. И как теперь добраться до дому?
- Пошли уж, - снисходительно произнес мой кумир Борька,
- что с тобой делать, засранец.
Это была дорога на Голгофу. Борька шагал рядом, независимо
поглядывая по сторонам и насвистывая какую-то песенку, всем своим видом
показывая, что не имеет ничего общего с этим обгадившимся щенком. Но я был ему
благодарен уже за то, что он не бросил меня, не убежал, оставив в одиночестве
расхлебывать свою беду. От ужаса я не мог смотреть по сторонам и не видел,
замечают что-нибудь прохожие или нет. Но я был уверен, что все замечают и
смеются надо мной или осуждают. До дому я дошел как в тумане.
