Вечером, когда пришла мама и увидела брошенные в ванной
испачканные брюки и трусы, я узнал, что пал жертвой жестокого розыгрыша. Я мог
безболезненно воспользоваться кустиками и избежать всей этой смертной муки.
Боже мой, как я рыдал всю ночь! Я был раздавлен, унижен, обманут, подвергнут
незаслуженной и мучительной экзекуции. Но даже это не заставило меня
отвернуться от Борьки. Я был его рабом.
Всю жизнь после этого меня преследовал страх обгадиться на
глазах других людей и снова пережить этот невыносимый стыд. Именно о нем, об
этом случае и об этом страхе, говорила Елена, когда советовала мне разобраться
с тем, что произошло со мной в восемь лет. И вот это произошло снова. Только в
более страшном варианте. И стоит передо мной Борька, никем не избитый и не
униженный, не обгадившийся и не обмочившийся, в дорогом чистом костюме,
пахнущий хорошей туалетной водой, такой уверенный в себе, легко идущий по
жизни, небрежно раздающий кому-то слова одобрения, которых я за столько лет так
и не дождался.
За границу он хочет. А нары возле параши тебя не устроят? А
баланда в алюминиевой миске? А вонючая камера с несколькими десятками
уголовников? Почему у тебя все должно быть хорошо? Почему плохо может быть у
кого угодно, только не у тебя?
Ненависть к Борьке перемешалась во мне с болью от
собственного унижения и побоев. И я сделал то, о чем впоследствии жалел и чего
стыдился. Я сделал то, что хотел потом забыть. И ведь мне это почти удалось...
- Я сейчас позвоню, - сказал я. - У меня есть только
один человек, к которому я могу обратиться, я ему позвоню.
Я набрал номер Муси. Я знал, что ее нет в Москве, она
повезла одного из своих авторов в Екатеринбург договариваться с издательством
об издании книг. Но я не стал звонить ей на мобильник, набрал домашний номер.
Разумеется, Мусина матушка ответила мне, что Мария Владимировна уехала и будет
только через три дня.
- Уехала? - переспросил Борька, пристально глядя мне в
глаза. - У нее что, мобилы нет?
- Она в Штатах, там наши мобильники не работают. И мать
не знает номера телефона, по которому ее можно найти. Она не сидит на месте,
ездит по стране.
- Ага, ну да, - он согласно кивнул. - А вернется когда?
- Через две недели, - соврал я, чтобы убить в Борьке
всякую надежду. - Извини, Боря, но больше у меня никого нет. Рад был бы помочь,
но сам видишь.
- Жаль. Ладно, Дюхон, прости, что побеспокоил. Буду
пробовать через своих людей. Но ведь сдадут, суки, как пить дать сдадут. Все
куплены! Ладно, попробую прорваться.
Я смотрел в окно, как он выходит из дому и садится в машину,
такой ладный, стройный, легкий, спортивный. Такой невыносимо удачливый. Во мне
не было ничего, кроме стыда за собственную слабость и за подлость, которую я
только что совершил.
А через неделю я узнал, что Борьку арестовали. Я знал, что
все из-за меня. Если бы я позвонил Мусе в Екатеринбург, она связалась бы с кем
нужно, и на следующий день у Борьки был бы новенький загранпаспорт. И он уехал
бы за границу и жил бы там припеваючи. Мне было стыдно. Я сожалел о том, что
сделал. Больше всего на свете я хотел бы, чтобы этого эпизода не было в моей
жизни.
Но он был.
Спустя несколько месяцев Борьку выпустили, но за это время
ушлые недруги вкупе в друзьями и близкими успели отнять у него все. И если
взрослый умный Борька отнесся к этому хоть и болезненно, но здраво, понимая,
что все, что легко наживается, легко и теряется, то его сынок воспринял утрату
благосостояния далеко не философски. Еще бы, с восемнадцати лет он разъезжал по
Москве на подаренном папой автомобиле, притом отнюдь не на отечественном и даже
не на подержанном. У него было столько карманных денег, что хватало на самый
роскошный образ юношеской жизни, включая и наркотики. И собственная квартира у
Володьки тоже была. Все эти блага вкупе позволяли ему делать все, что
заблагорассудится, не находясь при этом под жестким контролем предков. И вдруг
все кончилось. Ни машины, ни отдельной квартиры, ни денег, ни свободы, ибо жить
приходится отныне вместе с отцом. И мать его бросила, не взяла с собой в
красивую обеспеченную заграничную жизнь. Может, был бы он поумнее, подобрее и
не употреблял наркотики, мать не отказалась бы от него, но такая простая мысль
в голову Вовке, конечно, не пришла. Не воевал бы его отец с конкурентами,
делился бы щедро, с кем надо, и не подсиживал бы его никто, не сдал бы
правоохранительным органам. Но и это было слишком сложной мыслью для сына
Борьки Викулова. Ему бы найти отправную точку попроще. Кто виноват? Да тот, кто
не помог папе смотаться за рубеж, подальше от ареста. А кто не помог? Не
турагентство, у которого три дня - предел возможностей. Не папины партнеры по бизнесу,
которые, естественно, немедленно сообщили куда надо, что Викулов собирается
когти рвать из России. Дядя Андрюша Корин виноват. К нему папа обратился как к
последней надежде, а Корин подвел. Оно и понятно, на турагентство не наедешь, к
бизнесменам не подберешься, а сердце требует мести точно так же, как организм
требует очередную дозу. Только вот с дозами нынче стало проблематично, денег-то
отец дает совсем немного, ни на что не хватает. И Корин - самый удобный
претендент на роль жертвы. Один, никакой тебе охраны, никакого оружия, к тому
же еще и не помнит ни хрена, стало быть, и в голове у него нет, что отец и сын
Викуловы могут иметь к нему хоть какие-то претензии. Случись что - этот гад
Корин даже под пытками не скажет, что Володя Викулов имеет основания ему
мстить. Не скажет, потому что не знает этого. Не помнит. Как все удачно...
А Борька, узнав о моей амнезии, приезжал ко мне в санаторий
и разговаривал со мной, как ни в чем не бывало. Даже не напомнил мне о том, что
обращался за помощью. Даже не намекнул на то, что надеялся на меня, а я надежд
не оправдал. Он промолчал. И тем самым раздавил меня, как мерзкого вонючего
клопа.
Я был отвратителен сам себе. И самыми счастливыми в моей
жизни были те пять месяцев, в течение которых я не помнил о своем мерзком
поступке и о своих гнусных мыслях. Мне было плохо, и поэтому я пожелал Борьке
зла. Зло свершилось, Борька прошел через ад, но он может быть счастливым и
обязательно будет, потому что у Борьки всегда все получается. То ли потому, что
он не умеет стыдиться собственных поступков, то ли оттого, что не делает ничего
такого, за что ему потом было бы стыдно. А я умею и, что самое ужасное, делаю.
И я уже никогда не смогу быть по-настоящему счастливым.
Да, зло свершилось. Только обрушилось оно не на Борьку, а на
меня самого. Если бы я не сделал того, что сделал, у меня не было бы
потребности все забыть. И не было бы никакой амнезии. И никто бы не смог ею
воспользоваться.
И я не оказался бы в положении человека, вынужденного
лопатой грести чужую ложь и притворяться. Если только я дам понять, что память
вернулась, я подпишу себе смертный приговор. И, кроме меня, есть еще один
человек, который знает правду, - это Елена. Отныне и навсегда я от нее
полностью зависим. Да, сегодня я ее люблю, сегодня никого нет на свете дороже
для меня, но если завтра, или послезавтра, или через полгода я охладею к ней, я
и тут вынужден буду лгать и притворяться, чтобы не обидеть ее, не рассердить.
Иначе она может все рассказать.
