- А кстати, как я мог узнать что-то плохое о Гарике? -
спросил я тоном экзаменатора. - Откуда бы мне это узнать?
- У тебя есть знакомые в милиции. Ты мог попросить их
навести справки о типе, который крутится вокруг твоей дочери.
- А с чего бы это мне наводить о нем справки в милиции?
Я ни о ком никогда справок не наводил, нет у меня такой привычки, - тут же
отпарировал я.
- Ты мог его в чем-то заподозрить. Ты же сам говорил,
что встречался с ним, слушал его музыку. Тебе могло что-то не понравиться. Или
ты что-то заметил нехорошее. Или вообще совершенно случайно узнал, такое бывает
сплошь и рядом. Слушай, Дюхон, кончай проверять меня на вшивость. Принимай
решение: или ты хочешь знать правду, тогда я постараюсь тебе помочь, или не
хочешь, тогда ложись под одеяло и майся своими туманными подозрениями в
одиночку.
Я помолчал, прислушиваясь к собственной голове. Не к мыслям,
а именно к голове как сосуду, содержащему то засыпающую, то активно живущую
боль. Боль просыпалась, но медленно, словно колебалась, то ли открывать глаза и
вставать, то ли поспать до следующего раза, когда еще что-нибудь с размаху
саданет по нервам.
- Ты что, в самом деле готов мне помочь?
- Ну а почему нет? Да ты в моей помощи и не нуждаешься
особо, свяжись сам со своими милицейскими знакомыми, попроси их узнать.
- Не могу, - признался я. - Я же не помню ничего. А
вдруг за эти два года я с кем-то из них испортил отношения? Я этого не помню. И
как я буду выглядеть, если позвоню этому человеку и на голубом глазу стану
просить о помощи? Идиотская же ситуация, согласись.
- Дюха, ну не валяй ты дурака! - Борис даже, кажется,
рассердился. - Ну с кем ты вообще можешь испортить отношения? Ты же сладкий,
как карамелька. Ни с кем не ссоришься, ни с кем не конфликтуешь, всех по
шерстке гладишь.
- Не хочу выглядеть глупо, - упрямо проворчал я.
- Ах ты боже мой, какая кисейная барышня! - И в этот
момент я понял, куда делась наша с Борькой дружба. Я вспомнил, как в какой-то
момент, лет в девятнадцать или в двадцать, вдруг осознал, что минут через двадцать-тридцать
после начала разговора с ним меня начинало одолевать желание завизжать и
швырнуть в Викулова чем-нибудь тяжелым. Это повторялось из раза в раз, порой я
срывался, повышал голос, грубил, мы ссорились, потом, конечно же, мирились, но
при следующей нашей встрече длительностью более получаса все повторялось снова.
Тогда у меня не хватало ума и жизненного опыта, чтобы это объяснить, я принимал
свою раздражительность по отношению к другу как данность и, не пытаясь
разобраться в собственных чувствах, стал избегать длительного и тесного общения
с ним. Может быть, это называется психологической несовместимостью. Борька
никогда не был деликатным и тактичным и резал в глаза все, что думал. Я
научился избегать опасности, и наши получасовые встречи на кладбище проходили
тепло и дружелюбно, поскольку разговоры не заходили дальше обмена самой общей
информацией о родных и близких. Сегодня я нарушил правило, легкомысленно забыв
о том, что нельзя обсуждать с Викуловым ни себя самого, ни свои проблемы. И
разговор-то наш длится уже два часа, давно перевалив за запретный
тридцатиминутный барьер.
Мне снова, как и двадцать лет назад, захотелось завизжать,
омерзительно и истерично.
И самое ужасное, что Борька это понял. Окинув меня тяжелым и
одновременно снисходительным взглядом, он медленно поднялся, с видимым усилием
оторвав некогда поджарое, спортивное тело от мягких диванных подушек.
- Ладно, не злись, Дюхон. Что, в морду мне дать
хочется? Это пройдет. После сотрясения мозга и не такое бывает. Я поеду,
пожалуй, а ты подумай пока над тем, что я сказал. Захочешь, чтобы я тебе помог,
- звони. Захочешь, чтобы я приехал, - опять же звони. Не стесняйся, мы с тобой
теперь оба хромые, только я на ногу, а ты на голову.
Борькин визит оставил в моей душе странный отпечаток. Минут
через десять после того, как за ним закрылась дверь, я отправился в ванную,
разделся до трусов и принялся разглядывать себя в зеркале. За два года Викулов
сильно сдал. А я? Два года назад вот этой складки на боку не было, и вот этой
тоже, да и здесь было явно поменьше. Похоже, за съеденный амнезией период я
нарастил не меньше пяти килограммов. Конечно, стройным и поджарым, как Борька,
я никогда и не был, с детства отличался рыхлостью, хорошим аппетитом и
отвращением к любым физическим усилиям. По настоянию матушки Лина периодически
сажала меня на какие-то диеты и подсовывала разные пилюльки с целью
оздоровления и очистки организма, и, наверное, только благодаря им я не
раздался до неприличия. Вообще собственная внешность меня не беспокоила, ибо
вниманием противоположного пола я никогда не был обделен. Считалось, что я
обаятелен и талантлив, а женщинам этого вполне достаточно, чтобы влюбиться,
будь ты одноруким, горбатым и кривым.
Но сегодня, после встречи с Борисом, я вдруг понял, что не хочу,
чтобы на меня смотрели с жалостью и недоумением, так же, как я сегодня смотрел
на него. Я не хочу, чтобы меня считали "хромым на голову". И не хочу,
чтобы мое обрюзгшее тело терпели и прощали только потому, что над ним
возвышается голова, доверху набитая обаянием и талантом. Никогда прежде
подобные мысли меня не посещали.
Решено, завтра же я потребую, чтобы меня проконсультировал
спортивный врач и назначил разрешенную дозу физических нагрузок. А сегодня
пойду посмотрю на их хваленый тренажерный зал. Раз уж я все равно здесь
отсиживаюсь, то надо этим воспользоваться.
И еще: хватит изображать затворника. До сегодняшнего дня
завтрак, обед, полдник и ужин мне приносили в палату. С завтрашнего дня начну
питаться в общей столовой, иначе мне грозит полная утрата навыка общения с
незнакомыми людьми.
Глава 4
"Если не можешь изменить ситуацию, измени отношение к
ней. Если не можешь восстановить свое место в окружающем мире, создай его
заново. Кого его? Мир? Невозможно. Он таков, каков есть. Речь может идти только
о создании своего места. О его формировании и укреплении".
Мысль казалась мне вполне конструктивной, и зародилась она в
моей голове к концу первой недели интенсивных занятий по приведению в порядок
собственного бренного тела. За эту неделю я еще раз перечитал обе книги
"Время дизайна" и "Треугольный метр" - и не открыл ничего
для себя нового, кроме того, что написаны они очень недурственно и читаются с
неослабевающим интересом. Заодно мне удалось набрести на одно, на мой взгляд,
довольно толковое соображение: мне нужно было собирать материал для
"Треугольного метра", а это означало, что я, как и всегда, как
минимум на три-четыре месяца погружался в среду. Искал риэлторскую фирму,
которая согласилась бы выделить мне уголок в своем офисе и терпеть мое присутствие
и бесконечные дурацкие вопросы. Разумеется, и речи не было о том, что я там
обзавелся друзьями, это не мой стиль. Но я же общался с этими людьми, причем
ежедневно, и если какое-то событие существенно выбило меня из колеи, они должны
были заметить перемену в моем настроении. Правда, радоваться этой идее мне
пришлось недолго, от силы минут пять, ибо я быстро сообразил, что сидеть в
фирме должен был весной прошлого года, летом и осенью я уже писал книгу,
собираясь в январе сдать ее в издательство, а обещание, данное дочери, имело
место именно осенью, то есть уже после того, как я перестал общаться с
торговцами недвижимостью. Однако даже в разрушенной надежде всегда прорастает
новое зерно: в январе я сдал книгу, а дальше что? Без дела сидел, что ли? Не
похоже на меня. Наверняка я начал над чем-то работать, может быть, уже подыскал
себе место предстоящего "погружения", и вот там-то и следует поискать
сведения о моем поведении и душевном состоянии.
