- Рискнем, - согласился я.
Чувствовал я себя куда лучше, уже мог разговаривать
вполголоса, хотя попытки встать и пройтись по палате ни к чему хорошему не
привели, голова кружилась так сильно, что я и двух шагов сделать не сумел. Но
зато в положении лежа я был вполне коммуникабелен.
- Какая сегодня погода? - поинтересовался я, без
энтузиазма глотая жидкую безвкусную манную кашу.
- Ой, погода замечательная, - защебетала сестричка по
имени Анечка, - для конца апреля вообще шикарная, тепло, солнышко!
При чем тут апрель? Сейчас июль. Я попал в аварию
восемнадцатого, прошло три дня, сегодня должно быть двадцать первое июля. А
никакой не апрель. Наверное, у сестрички такой юмор. Что ж, покажу, что сумел
его оценить.
- Ну что ты, Анюта, в апреле должны быть морозы и горы
снега, вот это считается шикарным. А солнышко и тепло - это непорядок.
Она испуганно посмотрела на меня, алюминиевая ложка с жидкой
кашей дрогнула в ее руке.
- Вы это серьезно?
- Абсолютно. Я же понимаю, что если три дня назад было
восемнадцатое июля, то сегодня должен быть конец апреля, иначе и быть не может.
Что ты на меня так смотришь?
- Андрей Михайлович, но сегодня действительно тридцатое
апреля. Две тысячи первого года. Вы мне не верите?
- Аня, твои шутки перестают быть смешными, - я
раздраженно поморщился. - Всему надо знать меру, особенно когда имеешь дело с
больными.
- Это не шутки, - голосок ее задрожал, на глазах
появились слезы, - вы попали в аварию в пятницу, двадцать седьмого апреля.
Сегодня понедельник, тридцатое. Вы ехали в Талдом на встречу с читателями, в
вашу машину врезался какой-то наркоман на джипе. И сейчас вы лежите в
Талдомской больнице.
- Прекрати!
Я начал не на шутку сердиться. Что себе позволяет эта
девчонка? Хочет показать, какие у нее способности к шуткам и розыгрышам? Меня
никогда не приглашали в Талдом, я вообще там сроду не бывал, знаю только, что
есть такой городок на севере Московской области.
- Я ехал к себе на дачу, а не в Талдом, это совершенно
другое направление. И перестань валять дурака!
Слезинка выскользнула из глаза и медленно поползла по
гладкой упругой щеке. Алюминиевая ложка с влажным чмоком плюхнулась в миску с
кашей.
- Не верите? Я вам покажу сейчас... Подождите. - Анюта
выскочила из палаты и через минуту вернулась, держа в руках газету.
- Вот, читайте. Это наша талдомская газета, здесь все
написано.
Да, здесь действительно было все написано. И про то, что
двадцать седьмого апреля, в пятницу, в Доме культуры состоится встреча с
"нашим любимым писателем, автором многочисленных бестселлеров Андреем
Кориным". И даже про то, что эта самая пятница, двадцать седьмого апреля,
имеет место быть в две тысячи первом году. Если это розыгрыш, то он зашел
слишком далеко, ведь такую газету, пусть и в единственном экземпляре, надо было
придумать, сверстать и напечатать. Меня хотят свести с ума. Но кто? Зачем? О
чем-то подобном я читал у Себастьена Жапризо, кажется, книга называлась
"Дама в очках, с ружьем и в автомобиле". Меня хотят заставить
поверить, что я свихнулся вследствие аварии, не помню, что происходило в моей
жизни, путаю даты. Меня хотят выбить из колеи, сделать нетрудоспособным,
помешать мне писать книги. Кто? Кому это может быть нужно? Черт возьми, почему
до сих пор здесь нет Муси? Я же еще утром дал все ее телефоны и просил сообщить
ей, где я нахожусь. Видно, дисциплина персонала в этом провинциальном лазарете
еще хуже, чем медицинская подготовка.
Я аккуратно (насколько сумел плохо слушающимися руками)
сложил газету и сунул ее под подушку. Глубоко вдохнул и задержал дыхание, чтобы
не дать прорваться клокочущей во мне ярости, смешанной со страхом.
- Я больше не хочу есть. Позови, пожалуйста, врача.
- Вы плохо себя чувствуете? - переполошилась сестричка.
- Я сказал: позови врача, - холодно повторил я. Анютка
молча собрала на поднос миски и кружку, расставленные на тумбочке возле
кровати, и, не глядя на меня, вышла.
* * *
Через два часа, после разговора с врачом и безуспешной борьбы
с действительностью, мне пришлось констатировать факт, приведший меня в ужас: у
меня украли почти два года жизни. Сегодня тридцатое апреля две тысячи первого
года, в аварию я попал двадцать седьмого апреля, и никакими интеллектуальными
усилиями сей прискорбный факт отменить не удается. А последнее, что я помню,
это поездка на дачу восемнадцатого июля девяносто девятого года. Один год,
девять месяцев и десять дней исчезли из моей жизни и из моего сознания,
растворились, растаяли. Я пытался слабеньким своим умишком охватить эту истину,
но не мог и оттого чувствовал себя растерянным, слабым и беспомощным, как
несмышленый малыш, волею случая заброшенный в мир взрослых и вынужденный
понимать и принимать их правила жизни, так отличающиеся от его собственных. Я
не мог и не хотел смириться со страшными словами "посттравматическая
амнезия", несмотря на уверения доктора по имени Василий Григорьевич, что
все не так страшно и что если амнезия действительно является следствием травмы
черепа и шока, то она очень скоро пройдет, буквально за несколько дней.
Мне нужно было пережить это новое понимание
действительности, и пережить в одиночестве. Единственный человек, которого я
хотел видеть, была Муся - мой литературный агент Мария Беловцева. Перед ней мне
не стыдно выглядеть растерянным и слабым - она меня и не таким видала, знавали
мы и худшие времена. По крайней мере, когда хоронили мою сестру Веру, я был,
что называется, "в грязь", плакал, бился в истерике, жить не хотел, а
ведь мне было почти сорок. Так что Мусю я не стесняюсь. А вот всех остальных,
включая жену Лину и закадычного друга Борьку Викулова, видеть мне пока не
хочется.
Однако доктор Василий Григорьевич внес коррективы в мои
эгоистические желания. Муси нет в Москве и вообще в России, она уехала с
ребенком на десять дней на море, в Египет. Так сказала ее мама, ответившая на
телефонный звонок. Лины тоже нет, она, оказывается, уже две недели как
находится в Шотландии и предполагает пробыть там еще почти месяц: решила
довести до полного совершенства разговорный английский, который просто
необходим ей в бизнесе. Наш десятилетний (хотя нет, теперь ему уже двенадцать)
сын Женька остался на попечении бабушки, моей мамы, которая ввиду длинных
майских праздников тут же радостно схватила любимого внучка и отправилась в
Самару пообщаться с подругами юности. После того, как доктор по моей просьбе
отработал все номера телефонов, которые я ему дал, выяснилось, что в Москве в
данный момент находится только моя дочь от первого брака Светка, которая,
услышав о том, что я попал в больницу, тут же вызвалась немедленно приехать. И
как выяснилось, добрый дядя доктор такое разрешение ей уже дал, меня не
спросив. Надо отдать должное Василию Григорьевичу, он и в самом деле сделал
все, что мог: оказалось, что за последние два года многие номера телефонов
изменились, в том числе и номер Мусиного мобильного, но я их уже не помнил...
