Справедливости ради следует отметить, что Светкино рвение
навестить попавшего в аварию папеньку меня немало удивило. Когда мы с ее
матерью развелись, ей было семь лет, и ее жизнепонимания оказалось более чем
достаточным, чтобы расставить все точки над i: папа плохой, потому что бросает
маму с дочкой, а мама святая. То обстоятельство, что папа ушел от мамы, потому
что ему надоело терпеть ее бесконечные любовные похождения на стороне, ребенка
никак не смутило, ибо было ему неизвестно. У мамы хватило ума, а у папы совести
не афишировать сей нелицеприятный факт. Светка все последующие пятнадцать лет
относилась ко мне холодно, с презрительным снисхождением принимая деньги,
которые я им привозил, и отказывая мне в нормальном общении. И вдруг такой
порыв... Повзрослела, что ли? Или мать наконец-то соизволила поведать ей правду
о причинах нашего развода?
Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны как
хорошо было бы, пользуясь ситуацией, наладить отношения с дочерью! Но с другой
- ни один нормальный отец не захочет, чтобы ребенок увидел его в подобном
состоянии - подавленным, расстроенным, напуганным. Да-да, вот это и есть самое
главное: я был напуган. Я боялся неизвестности, я не знал и, как ни силился, не
мог вспомнить ничего из того, что произошло после поворота с Садового кольца к
Комсомольской площади. Может быть, мы со Светкой за это время нашли общий язык
и подружились, а я не помню? Может быть, мы напрочь рассорились с Мусей и она
больше не является моим агентом, а я, как дурак, жду ее помощи и надеюсь только
на нее? Может быть, Лина развелась со мной и уехала в Шотландию с новым мужем?
Или это я с ней развелся? Может, я уже и жениться на ком-нибудь успел? Хорошо
бы выяснить, на ком... Может быть, я уже перестал быть самым известным и самым
издаваемым писателем России? Я все еще мню себя героем, а на самом деле я давно
уже никто. Я не мог понять, чего хочу больше: узнать правду, даже если она
убийственно неприятна, или еще какое-то время пребывать в счастливом неведении.
И узнать страшно, и не знать страшно. Кажется, в психологии это называется
когнитивным диссонансом. Или я что-то путаю? В психологии я не особенно силен,
так, кое-чего нахватался по верхушкам, когда писал книгу о ребятах из службы
спасения. Она называлась "Последний шанс" и до сих пор устойчиво
сидит в десятке бестселлеров, несмотря на то что первое издание было четыре
года назад, а суммарный тираж перевалил за три миллиона экземпляров. Впрочем,
почему четыре года назад? Не четыре, а шесть, я все еще продолжаю мыслить
категориями девяносто девятого года. И находится ли "Последний шанс"
до сих пор в списке бестселлеров, мне неизвестно. Черт возьми, как трудно
привыкать к этому новому мышлению!
Наверное, это все-таки хорошо, что все случилось накануне
Длинных праздников и никого из моих близких нет в Москве. К тому времени, когда
они вернутся, я справлюсь с ужасом и растерянностью, преодолею слабость и
наберусь сил для того, чтобы узнать... А может быть, мне повезет и слова
доктора окажутся пророческими. Пройдет несколько дней, и я все вспомню. Сам.
* * *
Светка ворвалась в палату как ураган. Несмотря на то что мне
все еще был противопоказан яркий свет и зашторенные окна поддерживали полумрак,
появление дочери оказалось для меня сродни карнавалу - так много красок и
блесток было на ее одежде и на ней самой. Блеклая больничная палата тут же
расцветилась яркими пятнами оранжевых апельсинов, бордовых гранатов, красочных
пакетов с соками и пестрых фантиков шоколадных конфет. И среди всего этого
тропического многоцветья махал крылышками и летал по сумрачной палате яркий
веселый попугайчик - моя дочь Светлана. Интересно, какой у нее сейчас цвет
волос? Когда-то был радикальный зеленый, потом розовый, потом бордовый, а в
последний раз ее головка напоминала яичный желток. Но последний раз, как я
теперь понимаю, был два года назад. Изменилось ли что-нибудь? Да нет, не
похоже, света недостаточно, чтобы точно определить, во что теперь выкрашен мой
попугайчик, но то, что волосы у нее не русые, каковыми наградила ее природа,
это точно. Ну, почти точно. И блестящие точки - это, несомненно, те самые
металлические шарики, которые торчали и раньше у нее в ушах и на крыльях носа.
- Пап, а ты что, правда, ничего не помнишь? - начала
она с места в карьер.
Признаться, я почувствовал себя оскорбленным. Ни
"здрасьте", ни "как ты себя чувствуешь", ни слов
сопереживания и ободрения. Но откуда она узнала? Неужели Василий Григорьевич ей
сказал о моей амнезии? Ну да, наверное, он, ведь я не успел предупредить его,
что хотел бы пока сохранить это в тайне.
- Кто тебе сказал? - строго спросил я, пытаясь сесть на
кровати, дабы не выглядеть совсем уж беспомощным инвалидом.
- Мне - доктор, когда звонил. А вообще-то все знают. Ты
что! Там внизу знаешь, что делается? Толпы!
- Где - внизу? Какие толпы?
- Твои поклонники из числа местных, на встречу с
которыми ты не доехал. Дежурят по очереди, они мне сами сказали, я с ними
только что разговаривала. Волнуются, как ты да что ты. Им кто-то из медсестер
сказал, что ты потерял память, так они уже два дня возле больницы тусуются, все
обсуждают, как ты теперь жить будешь и сможешь ли книжки писать. Друг другу
"Просто Марию" пересказывают и гадают, у тебя так же, как у Марии,
или как-то по-другому.
- Какую Марию? - не понял я.
- Ну сериал такой был, мексиканский, что ли, или
бразильский. Вот, а еще там журналисты пасутся, им тоже кто-то сообщил и про
аварию, и про потерю памяти, и они ждут, когда можно будет урвать кусочек
информации. Врачи-то молчат как партизаны, и сестры тоже, им, видно, внушение
сделали после того, как поклонники начали больницу осаждать. В общем, пап, во
всех газетах уже про тебя написали, но без подробностей. Теперь ждут деталей.
Светка говорила быстро и возбужденно, и даже в сумраке мне
было видно, как блестят ее глаза. Как только она выйдет отсюда, на нее
набросятся журналисты, она ведь не медик и тайну хранить не обязана. И я точно
знал, что она ее хранить не будет.
- Как твои дела? - как можно спокойнее спросил я,
пытаясь увести разговор от проблем моей провалившейся памяти.
- А, какие там дела! - она беззаботно махнула рукой. -
За неделю ничего существенного не произошло, а все остальное ты и так знаешь.
Выходит, я виделся с ней неделю назад. Интересно, при каких
обстоятельствах? Приходил к ним домой, давал очередную порцию денег? Или
встречался с дочерью отдельно?
- Ну, всякое бывает, - осторожно ответил я, в полном
тумане нащупывая ногой тропинку. - За неделю ты и замуж могла выйти, и институт
бросить.
- Пап, ты что?
Глаза у Светки расширились, потом внезапно сузились и
превратились в щелочки, сквозь которые едва пробивался блеск светлых глаз.
Попугайчик сел на веточку и склонил набок пеструю головку, обдумывая ситуацию.
- Ты что, - медленно произнесла она, - и в самом деле
ничего не помнишь?
