Быстро натянув джинсы и джемпер, я спустился вниз и зашагал
в ту же сторону, куда ушла основная группа. Так и есть, все они толпились перед
входом в знакомый трехэтажный домик, белые халаты перемешались с милицейской
формой и гражданской одеждой. Одно из окон на первом этаже распахнуто настежь и
вызывает повышенное внимание присутствующих, среди которых я заметил Риту, до
невозможности хорошенькую медсестру своего отделения, которая в каждое
дежурство отчаянно строила мне глазки, что, как мне казалось, давало мне право
на приватную информацию.
- Ритуля, - я аккуратно взял ее за предплечье и потянул
в сторону, - что случилось?
- Фомич с Мишей водкой отравились, - шепотом сообщила
Рита, не сводя испуганных глаз с распахнутого окна. - Насмерть. Представляете,
Андрей Михайлович? Тамара пришла рано утром, кухню открыла, чтобы завтрак
готовить, остальные повара подтянулись, а грузчика нет, некому продукты из
холодильника притащить, ну она и пошла Мишку будить, думала - проспал.
Мишка-грузчик на первом этаже живет, она в окно заглянула - а там... Ой, ужас!
Она как закричит, весь санаторий перебудила.
- Ну, положим, не весь, всего-то человек двадцать, -
машинально ответил я, пытаясь совладать с тоскливо сжавшимся сердцем. Фомич...
Только вчера вечером я разговаривал с ним, а сегодня его уже нет. Господи, ну
зачем он пил вместе с грузчиком какую-то паленую водку, ведь вчера я подарил
ему целых три бутылки высококачественного продукта! Пожадничал, хотел хорошую
водочку сам выпить, ни с кем не делиться? Или до более торжественного случая
берег? А может, тут что-то другое?
- А откуда известно, что они именно водкой отравились?
- спросил я Риту. - Может, их убили?
- Да ну что вы, Андрей Михайлович, кому они нужны, два
алкаша? И крови нет, я сама видела, я в окно заглядывала. Лица синие, почти
черные, распухшие, и рвота на полу. Типичная картина острого отравления. А на
столе бутылка и закуска какая-то.
- Какая бутылка?
Вопрос пришел мне в голову неизвестно откуда, я так и не
понял, почему задал его. Но услышать ответ мне отчего-то хотелось.
- Ой, да я не знаю, - отмахнулась Рита, по-прежнему
глядя не на меня, а на суету перед крыльцом домика. - Я как лица эти страшные
увидела, так больше ни на что уже не смотрела.
- Откуда же ты знаешь, что бутылка стояла?
- Да все говорят.
- Кто - все? - не отставал я.
- Ну кто заглядывал... У кого нервы покрепче, тот и
рассмотрел. Ой, смотрите, выносят!
Смотреть я не хотел. Вернее, хотел, но не на мертвых Фомича
и Мишу, а на то, что стояло на столе, за которым они выпили свою последнюю
рюмку. Мне казалось жизненно важным посмотреть самому и убедиться, что
несчастные отравились не той водкой, которую Фомич вчера взял у меня. Да нет
же, нет, не могло этого быть, никто не будет дарить мне фальсифицированную
водку. Этого просто некому сделать. Люди, которые поздравляют меня с днем
рождения, не забулдыги и не бомжи, они покупают напитки в проверенных местах, в
дорогих магазинах или привозят из-за границы. И потом, кому придет в голову
фальсифицировать напитки, которые в силу своей немалой стоимости продаются
редко? Левый товар всегда дешевый, потому что деньги делают на больших объемах,
а какой смысл вкладывать силы в подделку водки, если ее покупают раз в неделю,
а то и реже?
Тела погрузили в санитарную машину, и я подошел поближе с
намерением заглянуть в окно.
- Вам что? - строго спросил меня грузный милиционер в
форме с погонами старшего лейтенанта, пресекая мою попытку удовлетворить свое
любопытство.
- Можно посмотреть? - неожиданно робко попросил я.
- Нечего там смотреть, - отрезал тот и многозначительно
добавил: Место происшествия. Не мешайте.
- Я не буду мешать, я только хочу посмотреть, какой
водкой они отравились.
- Зачем? Нехорошо. Люди погибли, а вы интересуетесь.
Отойдите.
- Тогда вы хотя бы скажите мне, какой водкой они
отравились. Хочу знать, какой сорт покупать нельзя. А то вдруг я тоже...
Пузатый старлей презрительно оглядел меня с головы до ног.
- Такие, как вы, в таких местах не отовариваются, -
изрек он. Так что не волнуйтесь, вам ничего не угрожает. И вообще, с чего вы
взяли, что они водкой отравились?
- Все говорят, - повторил я слова медсестры Риты.
- Кто - все? - на этот раз старлей повторил мой
собственный вопрос, и, несмотря на трагизм ситуации, мне стало смешно.
- Те, кто заглядывал в окно.
- Никогда не верьте тому, что говорят, пока сами не
увидите.
- Они что же, не отравились?
- Нет, почему, отравились, - мне показалось, что эти
слова милиционер произнес с каким-то особым удовольствием, словно речь шла о
его злейших врагах. - Только не водкой, а коньяком.
- Коньяком?!
- Ага, "Хеннесси". Уж не знаю, из какой
лабуды они эту отраву гнали, но, видно, ядреная получилась штука. Бутылка едва
начатая, по первому стопарю приняли - и с приветом. Даже на помощь не позвали,
сначала блевать начали, а потом и задохнулись. Да козлы же, мать их так, ну
видят же, что бутылка без акцизной марки, значит - паленая, значит, любая
гадость может быть налита, так нет же, покупают, радуются, что по дешевке, - в
сердцах бросил старлей и тут же напустил на себя вид деловитый и озабоченный. -
Все, гражданин, идите отсюда, не мешайте.
Вот, стало быть, как... Не пожалел Фомич коньячку для Миши,
принес с собой подарок известного писателя, похвалился, наверное, что бутылка
из международного аэропорта, из магазина "дьюти-фри". И как же это
понимать прикажете? Либо действительно кто-то из поздравляющих лажанулся и
купил мне в подарок фальсификат, либо... Да, либо коньяк был специально
отравлен. Мой любимый сорт. Я бы наверняка выпил его, если бы не травма головы
и не запрет врачей. Потому и нет акцизной марки, ее наверняка повредили, когда
вливали или всыпали внутрь яд, вот и сняли ее совсем и все ее следы стерли. А
может, и в самом деле, бутылка из аэропорта, тогда коньяк на сто процентов не
может быть паленым. Он может быть только отравленным.
Я отошел подальше и присел на лавочку. На ту самую, где
вчера вечером сидел Фомич. Нет, больше никак не получается убеждать себя в том,
что звук выстрела мне почудился. Пора взглянуть правде в глаза и признать, что
меня хотели сначала застрелить, потом отравить. Одним словом, кто-то очень
хочет меня убить. И понять, кто и почему, я смогу только в том случае, если сам
все вспомню. Потому что при моей проклятой скрытности и привычке к одиночеству
нет ни малейшей надежды на то, что мне кто-нибудь все расскажет. Никто мне
ничего не расскажет, никто ничего не знает. Знаю только я сам. Но где я, тот
Корин, который прожил год и девять месяцев с июля девяносто девятого до апреля
две тысячи первого? Я там, за высокой каменной стеной, окружившей маленький
участок размером в двадцать один месяц и десять дней. И я, Корин, стоящий по
эту сторону стены, не могу до себя докричаться, не могу ничего спросить и
получить ответ, я, как бессмысленная маленькая шавка, бегаю вокруг этой высокой
гладкой стены и наивно пытаюсь взобраться по ней наверх, чтобы увидеть, что
там, по ту сторону. Но ничего у меня не получается.
