- Доброе утро! Как вы устроились?
- Отлично! А как Лаки и Буллит? Я встретил их вчера
поздно вечером в баре и очень удивился. Неужели вы им это разрешаете?
- А почему нет? Я им все разрешаю. Здесь с ними не
случится ничего плохого.
Я подошел поближе, ожидая, что Анна познакомит меня со своим
гостем и предложит присоединиться к чаепитию, но она и не думала этого делать.
Проявлять инициативу в данном вопросе я счел неуместным, в конце концов, она
незамужняя женщина и имеет право не хотеть афишировать свои знакомства.
Чувствуя легкую досаду (что скрывать, Анна мне очень нравилась) и не желая
оказаться в положении навязчивого "третьего лишнего", я мило
улыбнулся и спросил:
- Как вы думаете, уместно ли мне будет зайти
познакомиться с вашей соседкой?
Вопрос не вызвал у нее ни малейшего удивления, во всяком случае,
ни один мускул на ее безупречно красивом лице не дрогнул.
- Вы имеете в виду Марию? Разумеется. Она рада всякому
гостю, ее двери открыты для всех. Можете смело идти. Да, кстати, там у нее
Эспера, скажите девочке, что я испекла печенье, пусть придет и возьмет блюдо
для Марии.
- Я могу сам отнести, - с готовностью предложил я. -
Зачем же гонять Эсперу, если я все равно иду туда.
Анна равнодушно кивнула, легко поднялась и исчезла в доме.
Пока она ходила за печеньем, мужчина буквально испепелял меня взглядом. Мне не
понравились его глаза. Не знаю, почему, но что-то в них было такое... Словно
ему уже в этой жизни ничего не нужно, кроме Анны, и ради обладания ею он готов
на все: на преступление, на муки, даже на смерть. Я с трудом удержался, чтобы
не поежиться под этим исполненным страдания взглядом.
- Вот, возьмите, - Анна передала мне красивое старинное
блюдо, на котором высилась внушительная гора печенья, источавшего запах корицы,
ванили и чего-то еще, мне не известного, но вкусного.
Ее пальцы коснулись моих, и я снова, как и накануне,
поразился тому, какие они холодные. Просто ледяные. А ведь солнце палило
вовсю...
С подносом в руках я обогнул дом и поднялся на крыльцо, в
точности такое же, как у Анны. Такой же была и передняя, и лестница на второй
этаж, и расположение дверей, ведущих в гостиную и кухню. Но на этом сходство
заканчивалось.
- Можно войти? - громко спросил я. - Я принес вам
печенье от Анны.
- Не нужно кричать, - послышался совсем рядом негромкий
голос, Эспера уснула, я не хочу ее будить. Заходите.
Голос раздавался справа, из гостиной, где, как мне вначале
показалось, никого не было. Но я ошибался. В самой глубине комнаты в старинном
кресле сидела очень старая женщина. Абсолютно высохшая, до песочной хрупкости.
Белоснежные волосы делают морщинистое лицо еще более темным, почти коричневым.
Ярко-красные брюки и сочно-зеленая блузка с вычурным бантом. Пальцы лежащих на
подлокотниках кресла рук унизаны кольцами и перстнями. Я был готов увидеть
любую "Марию, старую каргу, которая живет уже миллион лет и все никак не
помрет", но только не такую.
Поставив блюдо с печеньем на первую же подвернувшуюся
поверхность (кажется, это был комод), я в нерешительности остановился. Женщина
поднялась мне навстречу, и в ее движениях я не заметил старческой скованности
или неловкости, хотя, если судить по морщинам, ей действительно очень много
лет. Наверное, девяносто. А одета, словно ей двадцать три. Впрочем, такое
нередко встречается среди пожилых дам, пытающихся остановить неумолимое
увеличение возраста.
- Я - Мария, - она протянула мне руку, которую я хотел
осторожно пожать, боясь раздавить безжизненную кисть.
Но ее пожатие оказалось неожиданно сильным, а руки - теплыми
и вовсе не безжизненными.
- А вы - наш новый приезжий, известный композитор, -
продолжала она с улыбкой, - мне Эспера про вас рассказала. Так что можете не
представляться. Хотите чаю?
- Хочу. Если это вас не затруднит.
- Затруднит? - она тихонько рассмеялась. - Меня ничто
не может затруднить. Вас смущает мой возраст, вы думаете, что я - старая,
немощная развалина? Это иллюзия. Причем самая опасная из всех иллюзий.
- Почему? - удивился я.
- Потому что люди, глядя на мои морщины и мой
отталкивающий вид, думают, что со мной можно не считаться. Что меня можно
списать со счетов, что мною можно пренебрегать, что я уже ничего не могу. Это
очень пагубное заблуждение. Я могу все. Я могу даже то, чего вы и представить
себе не можете, - она сверкнула карими глазами и снова рассмеялась, на этот раз
лукаво, но по-прежнему тихо. - Давайте выйдем на крыльцо, я принесу чай туда.
Она бросила взгляд на диван, стоящий перед окном, и только
тут я заметил Эсперу. Девочка спала, свернувшись калачиком и заботливо укрытая
зеленым клетчатым пледом. Внезапно я осознал, что старуха настолько приковала к
себе мое внимание, что я не замечал ничего, кроме нее самой. Ни дорогой
антикварной мебели, ни великолепных картин в позолоченных рамах на стенах, ни
изысканных бронзовых светильников, ни пушистого ковра на полу. Такой ковер
стоит немыслимых денег, я это точно знал, потому что моя драгоценная супруга
уже три года выедала мне печень требованиями купить нечто подобное, только
подешевле.
Как, однако, странно! В одном и том же доме живут бок о бок
стесненная материально Анна с четырьмя детьми и невероятно богатая старуха.
Неужели Мария не может купить собственный дом, красивый и удобный,
соответствующий ее немалому состоянию?
* * *
Я так и не понял, что же это такое я пишу вместо романа о
коррумпированной милиции, но текст шел на удивление легко, и что немаловажно,
работа над ним доставляла мне огромное удовольствие. Я даже сумел успокоиться
и, когда подошло время обеда, решил не прятаться от подосланной шпионки Мимозы,
а встретить опасность лицом к лицу.
Собственно говоря, опасности-то никакой не было. Когда я сел
за стол, Мимоза с аппетитом поедала салат и слушала Павла Петровича, который с
важным видом вещал, разъясняя очередную бессмертную истину. Против ожидания,
она даже не спросила меня, почему я не пришел в бассейн, как обещал. Поскольку
стараниями эмоциональной болтушки Куколки история с выбитой дверью и
транспортировкой необъятного Лопарева стала достоянием общественности, весь
обед был посвящен обсуждению этого события. Чертополох преувеличенно восхищался
моей физической мощью, а Мимоза говорила, что ничуть не удивлена, ведь я
усердно работаю над своей физической формой и только слепой может не заметить,
что я стал стройнее и сильнее. Короче, оба в течение получаса старательно лили
бальзам на мою душу. Мой обостренный подозрениями ум тревожно выискивал в словах
Мимозы признаки повышенного интереса или необъяснимой информированности о моей
жизни, но в этот раз ничего такого я не заметил. Все было как обычно.
Неприятные или неинтересные мне темы Елена не затрагивала, и если раньше я
расценивал это как необыкновенную душевную чуткость или признак потрясающего
сходства наших умов, то теперь находил совсем другое объяснение. Однако больше
свои подозрения мне подпитать было нечем.
