Она аккуратно положила кисть на кусок картона рядом с
ведром, сделала несколько шагов и уселась на ступеньку, ведущую на веранду.
- Вы правы, - негромко проговорила она, глядя куда-то
вдаль, то ли на дом с противоположной стороны дороги, то ли на птичку,
спрятавшуюся в густой кроне дуба. - Но никто никогда не думал об этом так, как
вы. Все говорят только о том, что случается с теми, кто приближается ко мне. О
том, как живу я и что происходит со мной, не думает и не говорит никто. Вы -
первый. Знаете, меня никогда в жизни никто не пожалел. Ни разу.
- Почему? Рядом с вами не было тех, кто мог бы вас
пожалеть, посочувствовать вам?
- Никому в голову не приходило, что я нуждаюсь в
жалости и сочувствии. Все думали, что я такая сильная, самостоятельная, никогда
не жалуюсь, не плачу, не ною, значит, у меня все хорошо. А вы могли бы меня
пожалеть?
- Я уже это сделал.
Я тоже оставил валик и присел на ступеньку рядом с Анной.
Неожиданно она прислонилась ко мне и уткнулась лбом в мое плечо. Я осторожно
обнял ее за плечи и начал тихонько покачивать, словно ребенка баюкал. Ее
обнаженная рука была холодной, но в этот раз она не показалась мне ледяной.
Просто прохладной. Так мы и сидели, обнявшись и молча покачиваясь, и я поймал
себя на том, что в этом объятии не было ни капли эротики, ни грамма
чувственности. Я перестал видеть в Анне желанную красавицу. Странно, но в тот
момент я чувствовал себя ее другом.
И тут же предательски зашевелились сомнения: а не слишком ли
близко я подошел к Анне? Ведь злому року неизвестно, с какими намерениями, с
какими мыслями я сейчас обнимаю ее. Вдруг он решит, что и я должен пасть
жертвой необъяснимой трагической закономерности?
Я невольно отстранился и убрал руку.
- Ну что ж, будем продолжать? - в моем голосе было,
видимо, слишком много наигранной веселости, и Анна все поняла.
Она поднялась и снова взялась за кисть. Я тоже вернулся к
своему валику, но теперь наш разговор потек куда живее и касался он всего
подряд, на что натыкалась свободно гуляющая и ничем не ограниченная мысль.
Начали мы с того, чем отличается любовь от жалости и что между ними общего, а
закончили проблемой выращивания цветов и деревьев. Анна делилась собственным
опытом, я же рассказывал ей о садово-парковых дизайнах в разных странах мира, в
которых побывал за много лет гастрольных поездок. Когда Анна закончила красить
буфет, а я - стену, мы вдвоем принялись за перила и пол на веранде, не
переставая болтать.
- Спасибо вам, вы так меня выручили! Вдвоем мы
управились гораздо быстрее, я как раз успею приготовить обед. Вы останетесь?
Мне показалось, что Анна говорит искренне и будет рада, если
я сейчас не уйду.
- С удовольствием, - я не кривил душой. - Моя помощь
вам нужна?
- Не могу злоупотреблять ею, - она с улыбкой покачала
головой. Знаете что? Вы сходите пока к Марии, отдохните, она будет рада вас
видеть. А когда обед будет готов, я вас позову. Вообще-то...
Анна посмотрела на часы и задумалась.
- Ленч мы уже пропустили, а до обеда я, пожалуй, не
дотяну, очень уж голодна. А вы как?
- Умираю от голода, - весело признался я. - Какие будут
предложения?
- Тогда идите за Марией, пусть берет с собой все, что у
нее есть уже готового, и приходит сюда. А я сейчас быстренько посмотрю, что
можно разогреть или подать холодным.
Меня поразило, с какой уверенностью Анна отдавала свои
указания. Она, похоже, ни минуты не сомневалась в том, что Мария примет
приглашение и придет. Меня же начали одолевать сомнения: а вдруг Мария только
что закончила ленч и не голодна? А вдруг у нее в разгаре процесс приготовления
блюд к вечернему обеду с гостями? А вдруг у нее просто нет настроения идти в
гости к соседке? И я буду выглядеть совершенно по-дурацки.
Но мои опасения оказались зряшными. Старуха, выряженная в
розовое кружевное длинное платье, перехваченное красным пояском, тут же
подхватилась, побежала на кухню и принялась составлять на огромный поднос
тарелки с нарезанными кусками холодного мяса и какими-то салатами.
- Как кстати, - приговаривала она, открывая дверцы
шкафчиков и складывая в отдельный пакет сдобные булочки, печенье и куски
вчерашнего пирога, которым потчевала меня накануне, - Эсперу я покормила, а
сама увлеклась фильмом по телевизору и решила подождать, пока он закончится. А
фильм оказался длинным, две серии, но таким интересным, таким захватывающим,
что я оторваться не могла. И кушать хочу, и фильм смотреть хочу, сижу и
разрываюсь между своими желаниями. И только он закончился - тут и вы пришли!
Надо мне купить новый телевизор и поставить его на кухне.
На половине Анны мы вынесли стол и стулья прямо в сад ввиду
временной невозможности сидеть на веранде. Пикник удался на славу! Обе женщины
- старая и молодая - вместе составили чудесную пару собеседников, дополняя и
оттеняя друг друга. Не помню, когда я в последний раз столько смеялся.
И незамысловатая, наскоро разогретая вчерашняя еда казалась
мне необыкновенно вкусной и не идущей ни в какое сравнение с блюдами в самых
изысканных ресторанах. И воздух был таким свежим и ароматным, каким, казалось,
не был ни накануне, ни когда-либо раньше. И выращенные Анной цветы были самыми
красивыми и яркими на свете. И две женщины, сидящие со мной за одним столом,
были для меня в тот момент самыми любимыми, самыми умными и самыми красивыми.
Самыми дорогими существами на земле. Кажется, я впал в эйфорию.
В какой-то момент я понял, что пора прощаться. Нет, мои дамы
не поскучнели, не начали поглядывать на часы, не заговорили о делах. Просто я
вдруг понял, что пора. Что, если я пробуду здесь еще полчаса, все очарование
разрушится и потускнеет. Откуда пришло это чувство - не знаю, но оно было
ощутимым и настойчивым.
Я поднялся.
- Спасибо, милые дамы, за прекрасно проведенное время.
- И вам спасибо, - почти хором откликнулись они и
рассмеялись.
Не понимая, что со мной происходит, я внезапно наклонился и
по очереди расцеловал обеих в щеки, Марию - в теплые, мягкие и морщинистые,
Анну в упругие и прохладные.
Я удалялся прочь от знакомой калитки, не оглядываясь, но
точно зная, что они смотрят мне вслед.
* * *
Работа немного отвлекла меня, но, закончив эпизод, я снова
окунулся в холодную прорубь непонимания. Что мне делать? Как жить со всем тем,
что обрушилось на меня?
Получалось, что доверять я могу только двум людям из всех,
кто меня окружает. Но к одному из них я не обращусь за помощью, даже если мне
будет угрожать смерть. Остается всего один человек. Всего один... Если бы все,
что происходило со мной, происходило в книге, я бы, конечно же, заставил героя
развернуть машину, не доезжая до дачи, и мчаться в город, к тому самому
единственному человеку, которому пока еще можно доверять. Но то в книге, где
герой - человек действия, активный, энергичный и во всех смыслах положительный,
а то в жизни, где действую всего лишь я, пассивный, замкнутый, не терпящий
никаких разбирательств и выяснения отношений. Сладкая Карамелька, Золотой
Червонец, который хочет всем нравиться и не выносит плохого к себе отношения.
Вот и допрыгался, Червонец, донравился, допрятался. То, что со мной произошло,
произошло только потому, что я пытался быть Карамелькой и боялся быть тем, что
я есть на самом деле.
