– Кое-какие секреты ты все-таки узнал. С ее сыном даже познакомился.
– Что было, то было. Ты что, разговаривал с ним?
– На прошлой неделе.
– И он проболтался про мамочку?
Я сочувственно киваю: человеку в положении Реймонда хочется думать, что о нем никто ничего не знает.
– Жалко парня, – произносит он.
– Знаешь, он сказал, что она мечтала стать окружным прокурором.
– Она сама мне об этом говорила. Я объяснил, что такие вещи с наскока не делаются. Надо долго готовить почву. Завоевать авторитет в юридических кругах, заиметь связи в партийной верхушке.
Его ровный тон не обманывает меня. Он смотрит мне в глаза испытующим взглядом, как бы говоря: я не так туп, как ты думаешь. Двенадцать лет власти и лести со стороны подчиненных не притупили проницательности Реймонда. Я ощущаю прилив уважения к нему.
Так вот как это было. Реймонд сказал, что их с Каролиной отношения прекратились четыре месяца назад. Что ж, по времени все совпадает. Как и многие, Каролина решила, что Реймонд больше не будет баллотироваться и добровольно передаст власть кому пожелает. Если на него нажать, то преемником может стать и женщина. Это был бы его прощальный жест в сторону прогресса. Одно странно: почему поезд, несущий Каролину к власти и славе, остановился сначала у станции Расти Сабич. Зачем тащиться на пригородной электричке, если можно сесть в дальний скорый? Впрочем, во всей этой истории было меньше расчета, чем теперь кажется.
– Крутая она была девчонка, хорошая, но крутая, – говорит Реймонд.
– Да, – отзываюсь я, – хорошая и крутая, а теперь еще и мертвая.
Реймонд поднимается.
– Еще один вопрос можно?
– Что-нибудь личное? – Реймонд широко улыбается, демонстрируя типично ирландский шарм. – Догадываюсь. На кой хрен мне понадобилось то досье, так?
– Почти. Я понимаю, почему ты не хотел, чтобы оно ходило по рукам. И вообще, зачем ты отдал его ей?
– Попросила, вот и отдал. Хочешь, чтобы я был циником! Пожалуйста. Попросила женщина, с которой я спал. Каролина узнала о нем, наверное, от Линды Перес. Она член той инвалидной команды, которая обрабатывает почту разных психов. Ты же знаешь Каролину – подавай ей что-нибудь погорячее. Рассчитывала нажить на этом деле профессиональный капитал. А я считал, что оно яйца выеденного не стоит. Как его звали-то, того человека из анонимки?
– Ноуэл.
– Да-да. Ноуэл. Что ты об этом думаешь?
– Не знаю.
– Прочитав письмо, она перерыла все протоколы в тридцать втором отделении, но ничего путного не нашла. Так она мне сказала.
– Жалко, что я не знал об этом деле. – Выпивка быстро развязывает язык. Реймонд кивает и делает два добрых глотка.
– Ты же знаешь, как это бывает, Расти. Делаешь одну глупость, потом другую, и пошло-поехало. Она не хотела, чтобы я распространялся об этом письме. Кто-то заинтересуется, с какой стати я поручил ей это дело, и скоро вся прокуратура узнает, что она дает боссу. А босс не возражал бы, если бы это осталось тайной, покрытой мраком, ты же понимаешь. И вообще, кому от этого был вред?
– Мне, – говорю я.
Сколько лет я хотел сказать ему это!
Реймонд снова кивает:
– Ты уж прости меня, Расти, не знал. Выходит, я последний сукин сын.
Он подходит к буфету и смотрит на фотографию своих детей. Их у него пятеро. Потом неверными движениями надевает пальто, старается опустить воротник.
– Знаешь, если я проиграю эти проклятые выборы, то просто уйду и все. Пускай Нико заправляет лавочкой, если ему так хочется… – Он несколько мгновений молчит. – Или ты. Ты уж давненько метишь на это место.
Спасибо, Реймонд, думаю я, невольно встаю и поправляю ему воротник. Потом гашу свет, запираю кабинет и легонько подталкиваю в нужном направлении. Внизу жду, пока Реймонд сядет в такси.
– Твои башмаки мне великоваты, – говорю я ему напоследок. Старые привычки и привязанность берут свое. Сказано это было искренне.
Глава 12
Дурманящее, сумасшедшее чувство, которое я испытывал к Каролине, неожиданно вылилось в тягу к рок-музыке.
– Это не имело ничего общего со вкусами Каролины, – объяснял я Робинсону. – Даже в сутолоке и шуме прокуратуры она поставила у себя в кабинете приемник, который всегда был настроен на станцию, передающую симфоническую музыку. И не было ностальгией по ушедшим дням. Я не тосковал ни по духу шестидесятых, ни по бешеным ритмам, что сопровождали мою юность и молодость. Это был музыкальный мусор «Новой волны» – скрипучие или слезливые мелодии и бессмысленные, как барабанящий по крыше дождь, слова. Я снова стал ездить на работу на машине, сказав Барбаре, что переживаю очередной приступ фобии перед общественным транспортом. Само собой, автомобиль облегчал мне вечерние вылазки к Каролине. Возможность пятьдесят минут послушать «Радио Рок» радовала меня. Наглухо задраив окна, я включал приемник на полную громкость, так что при басовых пассажах дребезжало ветровое стекло.
В голове у меня все перепуталось. Я пребывал в постоянном напряжении. Каждый раз, оставив машину на стоянке, я шел к себе и чувствовал, как у меня набухает в паху; пришел новый день, и, охваченный сладостной мукой, я снова начинал, точно охотник, подкрадываться к заветной добыче – Каролине. Меня поминутно прошибал пот. Посреди телефонного разговора или совещания передо мною вдруг возникала Каролина в соблазнительной позе – видение такое живое и близкое, что я терял ощущение пространства и времени.
Каролина же, напротив, проявляла завидное самообладание и хладнокровие. В очередную пятницу, после первой нашей «постельной встречи», я бредил о следующем свидании, не задумываясь о том, что будет после. Провожая меня после той встречи, она у дверей поцеловала мою ладонь и просто сказала: «Увидимся». У меня и в мыслях не было расспрашивать, уточнять, договариваться. Я был готов ко всему.
В понедельник утром я появился в дверях ее кабинета с папкой в руках. Каждый мой шаг, каждый жест, каждое слово были многократно продуманы. Главное – никакой спешки. Я спокойно прислонился к косяку и улыбнулся. Каролина сидела за своим столом. Из приемника лилась мелодия моцартовского «Юпитера».
«Я по поводу Найджелов», – говорю я.
Дело Найджелов – еще одна неприглядная история, которые во множестве творятся на окраинах нашего города. Супруги заманивали с улицы женщин и насильно заставляли заниматься любовью втроем, делать феллацию и куннилингус. Жена издевалась над бедными жертвами, ловко, с выдумкой орудуя искусственным пенисом. Каролина вызвалась выступить обвинителем по этому делу и намеревалась большую часть вины возложить на мужа.
Я сказал, что в обвинительном заключении должно быть два пункта.
Каролина поднимает голову от бумаг и пристально смотрит на меня, слегка улыбается.
