Когда мы встречались с Каролиной, Нико как раз начинал свою предвыборную кампанию. Тогда я не принимал его всерьез. Все мы считали, что у него нет никаких шансов на победу. Каролина, однако, придерживалась несколько иного мнения, которое она разъяснила однажды незадолго до того, как закончились мои райские деньки. Я тогда старался разобраться в мотивах поведения Нико.
«Он хочет, чтобы все было тип-топ. Ждет, когда друзья подыщут Реймонду теплое местечко. В партии считается дурным тоном первому начинать предвыборную борьбу. И Болкарро никогда не простит Реймонду, что он выставил свою кандидатуру на пост мэра».
«Думаешь, Болкарро хочет свести с ним счеты?»
«Болкарро – это еще не партия. Когда-нибудь и его уйдут. А Нико не посмеет действовать в одиночку».
Каролина со мной не согласилась. Для нее более чем очевидной была решимость Нико.
«Нико полагает, что Реймонд засиделся и устал или хочет убедить его, что он засиделся и устал. Многие считают, что Реймонду не надо баллотироваться еще раз».
«Многие в партии?» – спросил я.
Многие говорили, что Реймонду не стоит выставлять свою кандидатуру, но никто не выступал против.
«Да, многие в партии. Кроме того, люди мэра».
Каролина потянулась за пакетом с едой, и простыня сползла с ее соблазнительной груди.
«Реймонд вообще говорит о выборах?» – спросила она.
«Если и говорит, то не со мной».
«Если дальше пойдет так же, ему придется задуматься».
Я состроил гримасу. По правде говоря, я не очень-то был осведомлен о том, что думает по этому поводу Реймонд. После развода он замкнулся. Хотя он и сделал меня заместителем, своими соображениями делился он со мной гораздо реже.
«Если он согласится уступить свое место другому, – сказала Каролина, – партия, вероятно, даст ему возможность решить, кого посадить вместо него. Он может поставить это условие. Всем известно, что он не хочет отдать все в руки Нико».
«Это уж точно».
«Интересно, кого он выберет?» – протянула Каролина.
«Кого-нибудь из нашей же лавочки. Не будет нарушать традицию».
«Может быть, тебя?»
«Скорее Лидию. Кандидат в инвалидной коляске – это потрясающе!»
«Вряд ли, – возразила Каролина, подцепляя палочками рис. – Коляска плохо смотрится на телеэкране. Думаю, он выберет тебя. Ты очень даже подходишь».
Я помотал головой. Не слишком ли много искушений?
Каролина отставила пакет с рисом и взяла мою руку.
«Расти, он выберет тебя, если узнает, что ты не против».
«Ты хочешь сказать, что я должен объявить Реймонду, что его время кончилось?»
«Это можно сделать тактично». – Каролина смотрит мне прямо в глаза.
«Этого не будет».
«Почему?»
«Разве кусают руку, которая кормит? Если он хочет уйти, пусть сам решает, кого оставить преемником. Он у меня совета спрашивать не будет. Он достойный соперник дель Ла-Гуарди».
«Без Реймонда Нико не с чем идти на выборы».
«Ты, оказывается, все продумала».
«Его нужно только немного подтолкнуть».
«Подталкивай сама. Я не хочу».
Каролина встала с кровати – стройная, сильная – и надевает халат. Я чувствую, что она раздражена.
«Ты чего злишься? Или сама хочешь стать замом?»
Она ничего не ответила.
Последний раз, когда я спал с Каролиной, она вдруг столкнула меня с себя и отвернулась.
Сначала я не понял, чего она хочет. Но потом она начала двигаться, касаясь меня ягодицами, и я понял, что она предлагает.
«Не надо», – сказал я.
«Попробуй, – оглянулась она, – ну пожалуйста».
Я придвинулся к ней ближе.
«Только слегка, – прошептала она, – только чуть-чуть».
Я быстро вошел в ее задний проход.
«Ой!» – вскрикнула Каролина.
Я продолжал толчки. Она согнулась, ей было больно.
Внезапно я почувствовал, что мне хорошо.
Каролина откинула голову – глаза ее, несмотря на слезы, сияли.
«А Барбара делает это? – выдохнула она. – Барбара делает?»
Глава 13
В Тридцать втором отделении не было беготни, какая обычно бывает в полицейском участке. Лет семь назад во время расследования одного довольно запутанного дела в помещение с обрезом в руках вошел один из «Ночных ангелов» в ветровке. Приклад он прижимал к груди, словно прятал ребенка от дождя. Ему стоило только немного опустить ствол, чтобы дуло уперлось в подбородок невезучего полицейского Джека Лансинга, который, сидя за столом, заканчивал писать протокол. Рассказывали, что молодой человек, чья личность так и не была установлена, улыбнулся и выстрелил Лансингу прямо в лицо.
С тех пор полицейские здесь общались с гражданами через перегородку из пуленепробиваемого стекла толщиной шесть дюймов – по радиосети. Человеческий голос доносился как с другой планеты. Была, разумеется, свободная комната, куда приходили с жалобами, приводили правонарушителей и где прохаживались, следя за порядком, несколько полицейских. Но стоило пройти четырехдюймовую стальную дверь с электронным замком, и вы попадали в почти стерильную обстановку. Задержанные помещались в подвальной камере, откуда их ни под каким видом не выпускали. Наверху же царили покой и порядок, как в страховой компании. Большой зал с письменными столами, вдоль задней стены – разделенные перегородками кабины для старших по званию. В одной из них я вижу Лайонела Кеннили. Мы с ним редко виделись после процесса над «Ночными ангелами».
– Привет, дружище, – говорит он, откладывая сигарету, и хлопает меня по плечу.
Лайонел Кеннили обладает всеми качествами, которые не нравятся в полицейских любому разумному человеку. Самоуверенный грубиян, придира и расист. Не помню случая, чтобы его мучили сомнения или совесть. Но мне он нравится – отчасти потому, что он полицейский до мозга костей, знающий жизнь улицы вдоль и поперек. Он чует хулигана и бродягу за милю, как ищейка, которая нападает на след, лишь слегка потянув воздух. Во время следствия по делу «Ночных ангелов» я обращался именно к Лайонелу, когда требовалось разыскать кого-то из них. Он вытаскивал их из захудалых забегаловок, подвалов, железнодорожных вагонов, ночью ходил в пользующиеся дурной славой кварталы. Однажды я видел, как он барабанил в дверь, и она ходила ходуном.
– Кто там?
– Твоя добрая крестница, мать твою. Открывай, Тайрон! Некогда мне с тобой цацкаться.
Мы начинаем вспоминать прошлые деньки. Лайонел рассказывает мне о Морисе Дадли. Я знаю эту историю, но не прерываю его. Морису, стокилограммовому детине, убийце и трусу, сидящему в Редьярде, вздумалось изучать Библию. Захотел стать священником.
