– Харукан, главарь шайки «Ночных ангелов», так разозлился, что не желает с ним разговаривать. Представляешь?
– А кто сказал, что преступники не исправляются? – изрекаю я, и мы оба смеемся. Мы вспомнили о женщине, на чьей руке Морис кухонным ножом вырезал свое имя, и о полицейском из этого отделения, который на красочном блатном жаргоне клялся, что вырезать-то он его вырезал, да ошибочку в собственном имени сделал.
– Случайно заглянул к нам или дело какое? – спрашивает наконец Кеннили.
– Да я и сам не знаю. Пытаюсь кое-что выяснить.
– Про что? Про Каролину?
Я киваю.
– В городе говорят, что ее не насиловали. Это последнее, что я слышал.
Минуты две я рассказываю Лайонелу, какими доказательствами мы располагаем.
– Так ты, выходит, считаешь, что ее прикончил тот, с кем она выпивала?
– Похоже, что так. Но я не до конца уверен. Помнишь парня, который подглядывал за парочкой, занимающейся любовью, а потом, угрожая пистолетом, сам поимел эту дамочку?
– Господи Иисусе, ты совсем запутался. Ее прикончил кто-то, кто по нашей линии – легавый, прокурор, частный сыщик. Кто знает, как заметать следы. Если бы это был просто любовник, он давно пришел бы в полицию и дал показания.
– Возможно, и дал бы, если бы не пришлось потом объясняться с женой… – Кеннили задумывается, потом кивает: ты, мол, пожалуй, прав.
– Когда ты видел ее последний раз? – спрашиваю я.
– Месяца четыре назад. Она приходила к нам.
– И что делала?
– То же, что и ты. Говенное дело какое-то расследовала, а рот на замке держала.
Я смеюсь. Нет, Кеннили действительно полицейский с головы до ног. Он подходит к стопке папок со старыми делами.
– При ней был какой-то парень. Взяла его, чтобы не ломать себе ногти о коробки с папками и не рвать чулки.
– Смотрела дела девятилетней давности, верно?
– Верно.
– Имя клиента у нее было?
Кеннили задумывается.
– Кажется, было, но вот припомнить его не могу, гадом буду. Помню только, что с именем какая-то закавыка была.
– Может быть, Леон?
Лайонел щелкает пальцами.
– Факт, Леон, но фэ-эн.
«ФН» означает, что фамилия неизвестна.
– Вот какая закавыка. Она искала черную кошку в темной комнате.
– И что, нашла?
– Ни хрена не нашла.
– Ты уверен?
– Факт, уверен. Но это ей было без разницы. Другим занята была – интересовалась, кто засматривался на нее. А таких в отделении пруд пруди, и она это знала. Не, ей было хорошо, она радовалась, что снова здесь.
– Снова?
– Она ведь сперва следила за поднадзорными в Северном филиале и не могла взять в толк, что это за назначение такое. Вроде социального работника. До сих пор ломаю голову, зачем Хорган взял ее в прокуратуру.
Я знал, что Каролина работала в Северном филиале, но не придал этому никакого значения. Может, она и была той секретаршей, о которой упомянул друг Ноуэла в своей анонимке. Он не написал, какой она была – белой или чернокожей, полной или худощавой. Но слово «девушка» он употребил, это точно. Хотя какая Каролина девушка, даже девять лет назад?
– Не очень ты ее жаловал.
– А чего ее жаловать? Была себе на уме. Известным местом карьеру делала. Запросто давала, но не кому попало, а с разбором, только нужным людям. Все это видели.
Я оглядываюсь по сторонам. Разговор, кажется, подошел к концу. Я еще раз спрашиваю Лайонела, уверен ли он, что Каролина ничего не нашла.
– Уверен, как и в том, что я не японский бог. Хочешь, поговори с тем парнем, который ей помогал.
– Если не возражаешь, Лайонел.
– На кой хрен мне возражать? – Он тянется к внутреннему телефону и вызывает к себе Гераша. – Охота тебе возиться с этим делом? Скоро другие им займутся, не думаешь?
– Имеешь в виду Делягарди?
– Считай, что должность у него в кармане. – Последнюю неделю от полицейских только это и слышишь. Они всегда недолюбливали Реймонда.
– Как сказать… Может быть, я раскручу это дельце и спасу ему шкуру.
– Его не спасет и Бог, сошедший с Синая. В городе говорят, что сегодня днем Болкарро встречается с Нико.
Я перевариваю новость. Если мэр за шесть дней до выборов поддерживает кандидатуру Нико, Реймонду суждено остаться всего лишь страничкой в политической истории города.
Приходит Гераш. Выглядит он как многие молодые люди, служащие в полиции: высокий, прямой, с военной выправкой, старомодно красивый, с аккуратным пробором на голове. Башмаки начищены до блеска, пуговицы на шерстяной куртке сияют.
– Помнишь бабу-прокурора, которая приходила к нам, – Полимус? – обращается к нему Лайонел.
– Еще бы! Бюст у нее был – закачаешься.
Лайонел поворачивается ко мне:
– Видишь, из этого парня выйдет толковый легавый. Сразу определяет размер лифчика.
– Это ее недавно угробили? – спрашивает у меня Гераш.
Я говорю, что да, ее.
– Ладно, слушай сюда, – продолжает Лайонел. – Это Расти Сабич, заместитель окружного прокурора. Ему нужно знать, не брала ли Полимус что-нибудь у нас.
– Насколько знаю, нет.
– Что она искала, не знаете? – спрашиваю я.
– Хотела просмотреть протоколы за определенный день девять лет назад. Сказала, что тогда было шестьдесят или семьдесят задержаний за непристойное поведение. Я вот и таскал ей сюда коробки с бумагами. Просто сказала, чтобы я принес протоколы за тот день, когда было больше всего задержаний. Я бы целую неделю ухлопал, чтобы перебрать это старье. Мы тогда человек пятьсот арестовали по сорок второй.
– Почему именно за один день?
– Хрен ее знает. Похоже, точно знала, что ей нужно.
Сорок вторая статья Уголовного кодекса штата предусматривает наказание за непристойные действия в общественных местах.
Всего один день… Я снова думаю об анонимке. В досье, которое я видел, не содержалось указаний на такой определенный промежуток времени.
– И вы нашли, что ей было нужно? – спрашиваю я.
– Кажется, нашел и позвал ее. Она осталась смотреть бумаги, а я отвалил. Потом она сказала, что ничего не нашла.
– Вы помните что-либо из того, что показали ей? Не было ли чего-нибудь общего у задержанных?
– Все задержанные – мужчины, собравшиеся в городском парке. Я подумал, что они демонстрацию какую устроили, хрен их знает.
– Какая там демонстрация, – презрительно фыркает Кеннили. – Раз сорок вторая, значит, все они гомосексуалисты.
