– Что ты собираешься делать? В смысле работы?
– Понятия не имею.
– Знаешь, я бы помог тебе по возможности. Хочешь? Если у самого есть что-нибудь на примете, ты только скажи. Помогу чем могу.
– Единственное достойное занятие, помимо прокуратуры, – это быть судьей. Думаешь, ты сумеешь это устроить? Как бы не так! – Я пристально смотрю на него, давая понять, что не простил его, да и вряд ли когда-нибудь прощу. Вопрос мой звучит как издевка – человек, которого обвиняли в убийстве, даже в кандидаты на судейскую должность не попадет. Но Реймонд и глазом не моргнул:
– Ну это ты зря. Хочешь, попробую?
– Хватит, Реймонд. Не потянешь.
– Ошибаешься, дорогой. Мы с Оги Болкарро теперь дружки-приятели. Он мне по два раза на неделе звонит. Я не шучу, правда. Могу поговорить с ним. Или Ларрен поговорит.
– Ни в коем случае! – невольно вырывается у меня. – Не нужно мне от тебя помощи, а от Ларрена тем более.
– Чего ты против него имеешь?
– Хотя бы то, что он твой приятель.
Реймонд смеется:
– У тебя, кажется, одно на уме – как бы уделать меня. Валяй, я не возражаю. – Он отодвигает свою тарелку в сторону. – Только учти, такие вещи за пять минут не обговоришь. Хочешь покатить бочку на Томми? Действуй. Он этого заслуживает. И Нико тоже. Валяй, присоединяйся к большинству. Это удобная позиция. Звони в ассоциацию, скажи, что поддерживаешь отзыв Нико.
– Они мне уже сами звонили. Я ответил, что мне нечего сказать по этому поводу.
– Но чего ты на меня-то взъелся? Тебе не понравилось, что я согласился дать показания? Но я же говорил правду, говорил только о том, что в самом деле было. И ты это знаешь, дорогуша.
– Ты мне соврал, – говорю с ударением на «мне».
– Когда?! – восклицает он с неподдельным удивлением.
– Когда отдавал мне «папку П.». Когда сказал, что Каролина просила назначить ее на это дело. Когда заявил, что в папке беспочвенные обвинения.
– Вот оно что… – медленно произносит Реймонд. Он в замешательстве. Хорган – крепкий орешек. – Теперь понимаю. Кто это тебе накапал? Лайонел Кеннили? Твой поганый приятель? У него у самого рыльце в пушку. Ты от меня нос воротишь. Да, я не святоша. Святых среди людей нет. И вообще те дела не имеют никакого отношения к тому, что тебя обвинили в убийстве.
– Ты так думаешь? Разве меня справедливо судили, Реймонд? Ты об этом подумал? Неужели не понимаешь, что Ларрен хотел засадить меня, чтобы его делишки остались в тайне?
– Нет, он не такой.
– Не такой, говоришь? Он замарал судейскую мантию. Единственное, что его заботило, – да и тебя тоже, если на то пошло, – чтобы никто ничего не узнал. Ты мне вот что скажи: каким образом мое дело попало к Ларрену? Кто звонил Эду Мамфри?
– Никто ему не звонил.
– Случайность?
– Насколько я знаю, да.
– А ты у Ларрена об этом спрашивал?
– Мы с ним о твоем деле не говорили. Ни разу. Можешь мне не верить, но мы оба действовали по справедливости. Чепуху ты мелешь, Расти. Да, было, но было девять лет назад. У Ларрена в ту пору котелок совсем не варил.
– Ты лучше скажи, как это произошло? – Любопытство берет верх над моим негодованием.
– Откуда мне знать как? Мы с ним один-единственный раз об этом говорили. Да и короткий был разговор-то. Он тогда здорово закладывал. Каролина по надзору работала. Ее подопечные плакались ей в жилетку, просили помочь. Она – к Ларрену. И он соглашался, рассчитывая, что теперь она почаще будет задирать перед ним юбку. И вот однажды один из ее поднадзорных преподносит ей маленький презент – сотенную. Это их, ее и Ларрена, развеселило, и они закатили себе обед. Потом ей еще раз дали, потом еще. Так оно и пошло. Отчего не побаловаться по мелочи?
– И ты все-таки взял ее в прокуратуру?
– А это вот как случилось. Ларрен не слезал с меня насчет Каролины. Туго, говорил, ей – всего одиннадцать тысяч в год получает, а за одно только обучение в юридическом училище сколько надо платить. Ладно, говорю, возьму с окладом двадцать пять тысяч, но чтобы он с этим завязал. Взял я ее, и знаешь, она чертовски хорошо работала. Мозговитая. А Ларрену я устроил перевод в Центральный суд, и он тоже показал себя с хорошей стороны. Через год они оба стали уважаемыми людьми и, кажется, охладели друг к другу. Хорошо, если за пять лет перебросились несколькими словами. Со временем и я на нее клюнул. Что из этого вышло, ты знаешь.
– Так, значит, оно и шло – ко всеобщему удовольствию. А потом ты получаешь ту анонимку и передаешь материал ей на хранение.
– Ни хрена подобного. Я велел ей разобраться в нем и держать язык за зубами. Чего ты от меня добиваешься, Расти? К тому времени я уже встречался с ней, не стану скрывать. Будь я подонком, сунул бы эти материалы в бумагорезательную машину, и дело с концом.
Я качаю головой. Нет, дорогой, ты достаточно осторожен, чтобы сделать такую глупость. Мало ли кто еще мог знать об анонимке? Ты действовал в духе самых хитроумных членов семейства Медичи. Разберись, мол, милая, и, если это касается тебя и Ларрена, аккуратно замети следы. Все это подразумевалось и комментариев не требовало. Каролина, естественно, попыталась это сделать. Теперь понятно, кто затребовал из Тридцать второго участка протокол ареста Леона.
– А когда Каролину угробили, ты взял папку?
– Когда ее, как ты выражаешься, угробили, мне позвонил Ларрен. Я ведь сказал ему об анонимке, когда она поступила. Так вот, Ларрен позвонил на другой же день после того, как обнаружили труп. Дельце-то может быть щепетильное, говорит. Почему бы тебе не взять эту папку? Задница он лицемерная, всегда был таким. – Реймонд смеется, я хмурюсь. – А после тебе ее отдал, когда ты попросил.
– У тебя не было другого выхода. И все равно ты пытался меня запутать.
– Он же как-никак мне приятель.
Ясно, почему Реймонд покрывал Ларрена. Если бы он возбудил против него дело, тогда прощай его мечта о переизбрании. Отвратительно все это.
Я встаю, собираюсь уйти.
– Расти, я действительно хочу тебе помочь. Только скажи чем. Если нужно, я на самой людной площади поцелую Оги Болкарро в зад. Будет тебе судейское кресло. Если же захочешь побольше получать, тоже устроим. В долгу перед тобой не останусь.
Мне приятна его готовность услужить. Лежачего не бьют. Я киваю ему. Мы идем к дверям. Реймонд успевает похвастаться модерной живописью на стенах. Видно, забыл, что он нам со Стерном чуть ли не лекцию о ней прочитал.
У лифта он тянется ко мне, чтобы обнять.
– Все это неприятно, правда, – говорит он.
Я отстраняюсь, даже легонько его отталкиваю. Рядом люди, и он делает вид, будто ничего не заметил. На нашем этаже останавливается кабина лифта.
