Барбара встала, вцепилась руками в спинку стула, смотрит негодующе. Она не желает слушать моих откровений. Но я продолжаю:
– Никогда не думал, что заговорю с тобой об этом. Однако пришло время поговорить начистоту. Нет, Барбара, я ничем тебе не угрожаю. Одному Богу известно, что может подумать человек в твоем положении. Просто пора выложить карты на стол. Не хочу гадать, что ты об этом думаешь и что я сделаю. Не надо, чтобы это влияло на нашу жизнь. Тому – масса причин, и прежде всего – Нат. Пытаясь понять, почему и как была убита эта женщина, я пришел к выводу: чтобы не разъединять нас, чтобы нам было хорошо. Это убийство – как знак судьбы. Судьба словно отомстила Каролине за меня – пусть это звучит кощунственно.
Наконец я заканчиваю свой монолог и испытываю удовлетворение. Я покончил с затянувшейся историей раз и навсегда. Мне удалось сделать это лучше, чем я ожидал. Барбара молча роняет слезы.
– Что я могу тебе сказать? – тяжело вздыхая, говорит она. – Я сожалею о случившемся. Правда сожалею. Когда-нибудь ты поймешь меня.
– Я тебя понимаю.
– Я все время собиралась признаться тебе, но не хватало духу. Но если бы меня вызвали свидетельницей, я рассказала бы, как все было.
– Но твои показания не спасли бы меня. Кто бы поверил, что Каролину убила ты?
Снова слезы. Слова сказаны, и они в какой-то мере постепенно успокаивают ее. Утирая слезы, она говорит, не поднимая глаз, дрожащим голосом:
– Ты знаешь, что это такое – сходить с ума? Чувствовать себя сумасшедшей? Не отдавать себе отчета в своих поступках? Жить в постоянном страхе? Когда у тебя земля из-под ног уходит? Если я останусь с тобой, я никогда не выздоровею. Понимаю, что это удар для тебя. Но это удар и для меня. Как бы мы ни старались, прошлого не вернуть. Одно скажу тебе, Расти, я не ожидала, что все так обернется. Не понимала до самого суда, что я натворила. До того, как увидела, что они с тобой делают. Я не могу это пережить, не могу оставаться в этом городе. Мне страшно и, конечно же, стыдно, стыдно чувствовать себя… как бы это сказать… виноватой, что ли.
– Мы разделили с тобой и стыд и вину.
Мое замечание действует на Барбару самым странным образом – она закусывает губу, отводит глаза и опять начинает причитать:
– Нет, не надо ничего делить. Суд ведь кончился тем, чем и должен был кончиться.
Вот и все, что она сказала. Я рассчитывал услышать нечто более значительное, но и этого достаточно.
Я подхожу к ней, обнимаю. Через несколько секунд Барбара вырывается и выходит из комнаты. Я слышу, как она поднимается по лестнице. Я знаю свою жену. Сейчас она бросится на кровать, поплачет, а потом встанет и начнет собирать вещи.
Глава 39
Наутро после Дня благодарения я приезжаю в город за рождественскими подарками и на бульваре Киндл вижу Нико дель Ла-Гуарди. Он поднял воротник пальто, из-под шляпы виднеются насупленные брови. Идет мне навстречу, оглядываясь по сторонам, но меня не видит. Я подумываю о том, не нырнуть ли в ближайший подъезд. Для нас обоих лучше, если мы не встретимся. Однако он уже заметил меня и решительно шагает навстречу. Подходит, протягивает руку. Я пожимаю ее. Меня было захлестнула горькая обида, но она моментально испаряется, и я стою, приветливо глядя на человека, который пытался погубить мою жизнь. Какой-то мужчина в вязаной шапочке приостанавливается подле нас, очевидно догадываясь о серьезности встречи, но основной поток пешеходов плавно обтекает нас с обеих сторон.
– Как дела? – серьезно, без тени улыбки спрашивает Нико.
– Мы с Барбарой разводимся, – отвечаю я.
– Слышал, слышал. Жалко, что так вышло. Развод – паршивая штука. Тем более когда есть ребенок. Может, еще наладится?
– Сомневаюсь… Нат сейчас со мной, пока Барбара в Детройте не устроится.
– Да, неважнецкие дела, ей-ей, неважнецкие.
По старой привычке Нико чуть ли не каждое слово повторяет дважды.
Я протягиваю на прощание руку. Он пожимает ее и приближает свое лицо к моему. Сейчас он будет говорить неприятные вещи.
– Ничего я не подстраивал, Расти. Знаю, что думают люди, но вещдоки я не подтасовывал. И не подговаривал Томми. И Кумачаи не подговаривал.
При упоминании имени Мясника меня чуть ли не передергивает от отвращения. Он уже ушел из управления, вынужден был уйти. Он стоял перед выбором: признать либо халатность, либо сговор с обвинением. Из двух зол он выбрал меньшее и более подходящее – халатность. Хотя он, разумеется, насчет спермы не ошибся. Ему стоило бы повнимательнее почитать свои заметки о вскрытии. Но Томми – Томми хорош. Из кожи вон лез, чтобы добиться обвинительного приговора. Мстил мне за Каролину, мстил из зависти и по злобе.
Нико между тем продолжает проникновенно:
– Нет, правда не подговаривал. Я не хотел тебе ничего плохого.
– Я знаю, Нико. Ты делал свою работу. Ты просто не на тех людей поставил.
– Работать мне теперь недолго осталось. Слыхал небось разговоры об отзыве меня с должности? Конечно слыхал, все слыхали… А, какая разница? Все равно моей карьере конец.
Он ждет, что я ему посочувствую. Мол, беда не миновала и его. Каролина всех нас затащила в пучину. Я утешаю его:
– Еще неизвестно, как все обернется.
Нико мотает головой:
– Известно, всем известно. Я теперь козел отпущения, а ты герой. Здорово, правда? – Он горько улыбается. – Год назад ты вполне мог бы победить меня на выборах. И теперь можешь победить. Разве это не здорово?
Он раскидывает руки в стороны.
– Ничего не изменилось, – говорит он, – ничего…
Глава 40
В комнате, где я жил восемь с лишним лет, полнейший разгром. Ящики, выдвинутые из шкафа, картонные коробки со всякой мелочью, разбросанные повсюду вещи. Мебели нет. Диван и кушетку Барбара перевезла в свою новую квартиру в предместье Детройта. Второго января я перебираюсь в город. Агент по недвижимости говорит, что мне повезло: хорошая квартира в хорошем районе. Свой дом я продаю.
Теперь, когда Нат уехал, мне кажется, что мой переезд никогда не закончится. Я брожу из комнаты в комнату, каждый уголок в доме о чем-нибудь напоминает, будит грустные или радостные воспоминания. Когда мне надоедает перекладывать вещи с места на место, я берусь за что-нибудь еще.
Я часто думаю об отце, о том, как через неделю после смерти матери мой старик приехал в квартиру, которую покинул несколько лет назад, и, скинув пиджак, оставшись в одной жилетке, принялся по-хозяйски собирать вещички, что могут пригодиться, а остальные небрежно расшвыривал.
На прошлой неделе подал о себе весть Марти Полимус – прислал рождественскую открытку с надписью: «Рад, что у вас все хорошо». Хорошо? Как бы не так, грустно рассмеялся я и бросил карточку в какую-то картонную коробку. Однако бремя одиночества оказалось тяжелее, чем я думал. Через два часа я обшарил полдюжины коробок, прежде чем нашел адрес Марти. Надо ответить ему, неплохой он парень.
