Меня охватило ощущений безумия происходящего, бесстыдной и порочной суетливости как во мне, так и повсюду. Через несколько минут в мою квартиру спустился Эдгар. Все было как всегда: его не бывало в тот момент, когда вершилось нечто значительное. Все передавалось через Джун. Эдгар сел рядом с ней, хрупкий, как стекло, с желваками, перекатывающимися под кожей. Время от времени, когда требовалось что-нибудь обсудить, эта парочка выходила из комнаты.
— Все в порядке, — сказала Джун.
Он кивнул с рассеянным видом. Казалось, даже теперь невозможно было сказать наверняка, понимает ли он, о чем говорит его жена.
На лестничной площадке раздались шаги, затем что-то тяжелое и мягкое стукнулось об пол, и в дверь постучали. Эдгар с тревогой поспешил к двери, однако когда он распахнул ее, нашим взорам предстала Люси, поправляющая волосы и шмыгающая носом. За плечами у нее был рюкзак, а у порога стояла внушительных размеров туристическая сумка, набитая всякой всячиной. Под мышкой она держала подушку. Люси окинула всю нашу троицу, застывшую в немом изумлении, взглядом, выражавшим решимость совершить отчаянный поступок.
— Я еду с тобой в Канаду, — заявила она.
«Ваш сын у нас», — говорилось в записке. Она представляла собой коллаж из букв, вырезанных из газеты и наклеенных на лист бумаги. Как в детективных фильмах. Оказалось, что можно найти целые слова. В рекламе «Сирс», помешенной в «Кроникл», извещалось: «У нас есть ваш размер! Пятничная распродажа». Джун встала над раскрытыми страницами и сказала:
— Судьба.
Это было в субботу вечером. Люси сидела внизу с Нилом. Эдгар, следуя своим правилам конспирации, нигде не показывался. Перед тем как наклеивать буквы, Джун натянула на руки желтые резиновые перчатки. Они с Эдгаром проявляли чрезвычайную скрупулезность во всем, даже несмотря на то, что я то и дело объяснял им, что мои родители ни за что не станут обращаться за помощью к властям.
— Необходимо исключить элемент случайности, — сказала она.
Упаковав записку, Джун вышла из квартиры и, сев в автомобиль, направилась в «Рэйлуэй-экспресс». Отправленная авиапочтой бандероль, маленькая белая коробочка для подарков, будет доставлена в офис моего отца к полудню в понедельник. Внутри он найдет записку и мезузу, которую мне вручили от нашего прихода в синагоге в день, когда мне было сделано обрезание. Крошечный цилиндр из серебра с выгравированной на нем звездой Давида. Внутри его свернутый в трубочку кусочек пергамента, на котором написаны слова молитвы. Второзаконие предписывает всем евреям произносить ее каждый день. Я носил этот цилиндр, не придавая ему никакого значения. Для меня это было своего рода данью, моей вещью, которая как бы уравнивала меня с другими ребятами. Когда на уроках физкультуры я бегал в спортзале, на шее у меня тоже болталось украшение, которое помогало мне чувствовать себя на одном уровне со сверстниками-христианами, которые носили крестики и медальоны с изображением святого Христофора. Теперь мне казалось вполне логичным, что родители воспримут эту вещь как мой символ, как доказательство истинности записки. Эта мысль, совершенно неожиданная, была единственным проблеском подлинных чувств, которые я испытывал. Я отдал мезузу Джун с тем же безразличием, какое сопутствовало всему, что я делал в последнее время. И опять во мне возникло какое-то странное ощущение бренности, мимолетности происходящего. Время идет, и все это становится абсолютно бессмысленным. Traumhaft. Когда это слово пришло мне в голову, я внезапно просиял. Джун посмотрела на меня с удивлением, однако не стала спрашивать, не передумал ли я.
— И вот вчера он приходит домой, — объясняла Люси Майклу за ужином в воскресенье вечером, — и сразу принимается собирать вещи. И никаких объяснений. «Черт возьми, да что же это такое?» — думаю я. «Где мои вещи? Где мой рюкзак?» Он носится по квартире как сумасшедший и ничего не отвечает. А я хочу поговорить с ним спокойно. «Хоби, что здесь происходит? Поговори со мной, милый». А он ведет себя так, словно меня там и нет вовсе. Я хожу за ним…
Люси не могла больше говорить. Она плакала. На это не стоило обращать внимания. Вот уже целые сутки она только и делала, что плакала.
— Он сказал, — продолжала она, — «тебе тоже не мешало бы убраться отсюда. Дерьмо воняет все сильнее, и скоро запах доберется и сюда. Тебе тоже может не поздоровиться».
— Что он имел в виду? — Эту историю я слышал от Люси уже несколько раз, однако каждый раз добавлялись какие-то новые детали. — Копы сели ему на хвост?
Она ничего не знала.
— Он был взволнован. То и дело подбегал к окну. А я пытаюсь расспросить его, узнать, что он собирается делать, как нам быть дальше. Тогда он посмотрел на меня как на пустое место. Дескать, а мне какое дело? Я говорю ему: «Господи, Хоби, куда же мне деться? И вообще, что мне теперь делать, как я буду без тебя?» А он… — Плача, она никак не могла найти подходящие слова, чтобы передать его безразличие.
— Где он? — спросил Майкл. — Ему известно, где ты?
В ответ она беспомощно всплеснула руками. В отличие от Люси Майкл не проявлял такой явной растерянности и беспомощности. Он по-прежнему казался несчастным и осунувшимся, но держался более собранно.
— Трудно сказать. Может быть. Я сказала ему, что хочу помочь Сету добраться до Канады. — Она взглянула на меня. — Думаешь, он позвонит?
— Нет, — ответил я. — Не думаю.
Мне уже давно надоело утешать ее. Веселенькое будет путешествие на Север: дезертир, которого якобы похитили, и хиппи, у которой глаза все время на мокром месте. Нельзя сказать, чтобы мне не улыбалась перспектива повидаться с Хоби перед завтрашним отъездом. Вот только скользкая сделка, которая должна была состояться между Эдгарами и моим отцом, отбрасывала тень на эту встречу, в которую я мало верил. Эдгары предупредили меня, что вся наша затея должна оставаться в строжайшем секрете. Впрочем, стыд, который я испытывал, был и так слишком велик, чтобы я решился поделиться своей тайной с кем бы то ни было. В остальном мои планы не были секретом для Хоби, так как в них ничего не изменилось. Эдгарам достанется выкуп, а я в это время буду уже далеко.
Мы втроем пили вино. Последняя ночь перед тем, как я уже должен был перейти в разряд лиц, скрывающихся от правосудия. Мы зажгли свечу, вставленную в бутылку из-под кьянти, и принялись есть крабов, заедая кусочками большого батона из дрожжевого теста, который купила Люси за день до того в надежде на сентиментальное примирение с Хоби. Наша беседа так и застряла на этой теме. Весь вечер Люси вспоминала о том, как ее планы потерпели фиаско. Каждому из нас, я имею в виду себя и Майкла, эти воспоминания навевали грустные мысли о собственных неудачах на любовном фронте.
— Хорошенькое трио у нас получилось, — вырвалось случайно у меня.
Я вспомнил вдруг сказку, которую много раз читал Нилу перед сном. В ней рассказывалось о трех музыкантах: слепом, глухом и немом. Они находят друг друга, и дела у них идут на лад. Они создают бродячий оркестр. Закончив читать, я закрывал книгу и всегда думал, какие же они несчастные. Теперь меня распирало от смеха. Наконец я не выдержал и рассмеялся вслух:
