— Что я должен заплатить? Как? Поймите меня правильно. Ведь я совсем не тот Вейсман.
Он продолжал сетовать на бедность еще несколько секунд, пока Джун не прервала его:
— Вы хотите знать, где ваш сын сейчас? У вас есть соседи, у которых была бы собака? Вот где ваш сын. У него на шее собачий ошейник. Мы посадили его на цепь, другой конец которой прикреплен к стене. На руках у него наручники. И на ногах тоже. Он беспрекословно исполняет наши приказания. Когда мы говорим ему: «Встать!» — он встает. «Сидеть!» — значит, он садится. Мы водим его в туалет каждые четыре часа. Может быть, мы отпустим его в следующем году. Может, подержим еще год. Мне все равно. Собачья пища дешевая. Вы понимаете меня? Это ваш выбор. Вам решать. Если это то, что вы хотите, так и скажите нам. Вот и все. Таково правило номер два. Вы говорите мне, что вам нужно. Вы этого хотите? Хотите, чтобы мы обращались с вашим сыном, как с шелудивым, блохастым псом, который спит на собственном дерьме? Ради Бога! Мы так и сделаем. Просто скажите нам. Это то, чего вы хотите? Я хочу, чтобы вы сказали нам. Давайте же. Следуйте правилам.
Я еще никогда не слышал, чтобы отец плакал. Из горла у него вырвался хриплый стон, а затем он зарыдал. Я согнулся и обхватил голову руками.
— Мне нужно двадцать тысяч долларов. Всего-то. Только двадцать. Мы разработали операцию в расчете на миллион. Вышла накладка, согласны, но ведь и мы поиздержались. Подготовка к операции обошлась нам недешево. У них тоже есть рты, которые нужно кормить. Мы подвели кучу людей, которые очень недовольны нами. Ясно? И нам нужно время для разработки новых планов. Так вот, либо вы поможете нам, либо мы не будем помогать вам. Ясно? Это тоже правило. Смекаете?
Отец продолжал рыдать.
Не дождавшись ответа, Джун продолжила:
— И не вздумайте обращаться в полицию, ФБР или к частным детективам. Гребаным пинкертонам. Никаких контактов с властями. Ясно? Условия устанавливаем мы, — жестким тоном произнесла Джун.
Прижав трубку к уху, она кивнула, очевидно, в знак согласия с собеседником на другом конце, словно тот мог ее видеть. В тусклом свете дешевого светильника Джун выглядела серой и безликой. Я сел на кровать и поэтому не мог больше слышать голоса отца.
— Вы выплачиваете нам эту сумму, и он свободен. Разумеется, если нас не схватят. Правда, такого с нами еще не случалось. Вот так обстоят дела. Я не доверяю вам, вы не доверяете мне. Поэтому мы устанавливаем условия.
— Какие условия? — должно быть, спросил отец.
— Ждите следующего звонка. — Джун бросила трубку и закрыла глаза. Ей нужно было некоторое время, чтобы овладеть собой, опять войти в свою реальную жизнь.
Через пару минут она встрепенулась и посмотрела на меня.
— Все идет отлично, — сказала она.
9 декабря 1995 г.
Сонни
Мы с Никки живем на Университетском бульваре в узком реконструированном доме, отделанном серыми гранитными плитами. Подвал подрядчик переоборудовал в гараж, куда машины заезжают по наклонной подъездной дорожке. Зимой во время оттепели она обычно бывает залита водой. Под выступающими карнизами высоких с двойной аркой окон верхних этажей висят цветочные ящики из литого чугуна, где стоят терракотовые горшки, в которых растет высокая герань, к этому времени уже увядшая. Нам с Чарли пришлось как следует раскошелиться, чтобы приобрести эту квартиру, и если вдруг возникнет нужда продать ее, вряд ли мне удастся вернуть потраченные деньги. Эта мысль часто приходит мне в голову. Очень соблазнительными мне кажутся пригороды Ист-Бэнка с их хорошо финансируемыми муниципальными средними школами, в которых преподавание, да и вообще весь учебно-воспитательный процесс находятся на довольно высоком уровне. Уже не меньше четверти тех семей, дети из которых начали заниматься вместе с Никки по программе «школа — детский сад», перебралось в этот более безопасный мир. Однако как только я начинаю размышлять о переезде, в сознании раздается предостерегающий голос Зоры.
— Пригороды! — с презрением восклицала она. — Уж лучше лоботомия.
Нынешнее субботнее утро выдалось чрезвычайно хлопотным. Сначала пришлось печь блины: Никки заартачилась и сказала, что ничего больше есть не хочет. А потом я буду — никуда не денешься — смотреть вместе с ней мультики. Еще мне нужно отогнать машину в мастерскую: опять подтекает масло. На полу гаража вчера утром я заметила лужу типичного серого цвета с красноватым отливом. Домой из авторемонтной мастерской Бойса мы обе возвращались в мрачном настроении. Меня пробирает дрожь, когда я начинаю думать о вечных муках работающей женщины — субботнем шоппинге. Без машины эта проблема кажется вообще неразрешимой. Никки очень нервничает и подгоняет меня, потому что боится упустить Сэма, сына Чарли от первой жены, который должен зайти к нам, чтобы отвести сестренку в Дриз-Сентер на спектакль «Принцесса на горошине».
Я часто говорю, что мне было бы гораздо труднее в психологическом отношении расстаться с Сэмом, чем с Чарли. С детства Сэм бывал у нас каждый уик-энд. Он особенный ребенок и даже больше значит для меня, чем для Чарли, потому что оказался единственным существом в мире, благодаря которому я в конце концов поверила в то, что из меня получится настоящая мать. С матерью Сэма, Ребеккой, у меня сложились натянутые отношения. Даже десять лет спустя она ненавидит меня как разрушительницу ее домашнего очага. После того как мы с Чарли расстались, я была уверена, что Ребекка больше не разрешит Сэму приходить к нам. Однако Сэм был решительно против каких бы то ни было перемен. Он по-прежнему навещает Никки по меньшей мере раз в неделю, приезжая к нам на велосипеде из дома матери, который в нескольких кварталах от нас. Он заходит в квартиру и сидит с Никки, пока я бегаю по своим делам. Сэм делает бутерброды либо готовит какую-нибудь простейшую еду вроде яичницы с ветчиной или салата. Они с Никки проводят время за компьютерными играми. Вернувшись домой, я обычно застаю их уставившимися в монитор. Никки сидит у него на коленях.
Для меня это непостижимо. Как могла столь неуравновешенная и брюзгливая женщина, как Ребекка, вырастить такого парня? Он добродушный и открытый, с отважным сердцем и проницательным умом. Он прекрасно играет на пианино и участвует в спектаклях. В двенадцать лет Сэм обладает очень чувствительной и ранимой натурой. В конце концов, он сын Ребекки, которая жалит своим злым языком всех без разбора, в том числе и самых близких людей. Хуже всего то, что Чарли совершенно забыл о мальчике. Я думаю, что он так сильно привязан к Никки, потому что их объединяет не столько голос крови, сколько обстоятельства. Дело не в генах, которые заложил в них Чарли, но в тоске, которую оба они испытывают, скорее, подсознательно. Сэм, как мне кажется, решил воспитать себя, став для Никки лучшим мужчиной, чем его отец был для них обоих.
Сегодня он приходил к нам в зимней куртке, которая теперь на нем сходится с трудом. Чарли, бывший спортсмен-борец, обладает мощным телосложением. Он не слишком высок, зато широкий в плечах и коренастый, и Сэм тоже уродился в него. У него мускулистое тело, но он вовсе не выглядит неуклюжим увальнем, подобно другим сверстникам-здоровякам. В то же время от него исходит, пусть не слишком заметный, дух акселерации. Он смуглый и очень симпатичный, и знает об этом. Теперь Сэм постоянно носит с собой расческу и прихорашивается перед зеркалом всякий раз, когда приходит с улицы.
