Один из тех редких моментом, когда у меня от изумления отвисает челюсть.
— Она пишет дипломную работу, посвященную феминистским нововведениям в литургии. «Как правильно говорить: Бог наших отцов, или отцов и матерей, или родителей, или предков? Традиция, власть и пол в религиозном контексте». Интересно, — добавляет он.
— Ты советовал ей заняться этим, Сет?
— Нет, Люси, — отвечает он.
После того как они поженились, Люси пообещала матери Сета, что создаст образцовую еврейскую семью. Она перешла в иудейскую веру и даже избиралась старостой их прихода, причем дважды. А четыре года назад она прошла обряд инициации — Гат-митцвах.
— Ну а ты как относишься к этому? — спрашиваю я.
— С двойственным чувством. Знаешь, сказывается возраст. Сейчас уже по-другому воспринимаешь людей, с которыми сталкиваешься. И начинаешь проникаться уважением к тем моральным ценностям, которые они чтили и за которые умирали. Например, холокост с каждым годом приобретает для меня все большее значение, особенно теперь, когда матери больше нет. Я даже собирал пожертвования для музея. Однако религиозные ритуалы оставляют меня равнодушным. В синагогу я практически не хожу. Люси и Сара всегда говорят, что молятся за меня. Иногда я чувствую себя кем-то вроде тех католиков, которые в шестнадцатом веке заставляли других людей проходить через чистилище. А вот Сарой я горжусь. Я очень рад ее серьезному отношению к вопросам действительно важным.
Мы потихоньку продвигаемся вперед вместе с тележками. Сет слегка морщится и двигает нижней челюстью. Это означает, что в голову ему пришла какая-то не совсем приятная мысль.
— Не знаю, одобряет ли Сара меня в данный момент, но она знает, что я ее всегда поддержу.
— Я уверена, она одобряет все, что ты делаешь, Сет. И любит вас обоих. Судя по всему, она сильно переживает вашу размолвку. Только представь, что значит для девушки ее возраста оказаться в подобной ситуации…
Он поворачивается ко мне и изумленно взирает на меня через очки, съехавшие на середину носа.
— Откуда тебе это известно?
— О! — Я выкладываю товары из тележки на конвейерную ленту. Контролером здесь молодой человек азиатского происхождения. В свободное от работы время он носит кольца в носу и бровях. Всякий раз, когда мы с Никки встречаем его на улице, дочь не может сдержать чувств и радостно визжит, показывая на него пальцем. — Ну, она спросила у меня, нет ли между нами чего.
— Нами? О Господи! И это ребенок, чьей рассудительностью я хвастался.
Он делает гримасу и смотрит в сторону на полку рядом с кассовым аппаратом, где лежат стопки таблоидов и женских журналов.
— Она, похоже, неправильно интерпретировала слова, сказанные Хоби, — ответила я.
— О… Мне все ясно. На днях мы, то есть Сара, Хоби и я, обедали вместе, и он все время подначивал меня. Дурачился. И вот он сказал, что каждый раз, когда он обводит глазами зал суда, то не может понять, зачем я там нахожусь.
Мы встречаемся с Сетом взглядами, и я нахожу в его глазах особенное выражение, а затем, словно между нами вдруг случился какой-то физический контакт, он резко отводит глаза в сторону — так кролик быстро прячется в свою норку. Совсем как в тот момент, когда он говорил об истории.
Мы расплачиваемся за покупки раздельно, а затем катим тележку через выход на улицу, где нас сразу же покусывает легкий морозец, который начинает усиливаться с приближением темноты. Солнце превращается в бледный диск, быстро тускнеющий в беловатой мути неба. Между нами стеной стоит странное, неловкое молчание, которое с каждой секундой все больше давит на нас.
— Могу я спросить тебя, Сет? — внезапно срывается у меня с языка. — Зачем ты сюда приехал?
Он перекладывает пакеты в багажник и, не разгибаясь, бросает на меня короткий взгляд через плечо.
— Острая психологическая нужда.
Сет улыбается, чтобы озадачить меня, но здесь ему приходит в голову другая мысль, и он выпрямляется и поворачивается ко мне лицом.
— Послушай, Сонни, я здесь по многим причинам. Этот процесс — он как звезда над Вифлеемом. Своего рода парад планет. Я связан личными мотивами со всеми, кто в нем участвует — Нилом, Хоби, Эдгаром и тобой. То есть я хочу сказать, если ты спрашиваешь об этом, то да, Хоби тут прав. Я много думал о тебе, Сонни. И всегда думаю. Хотя, наверное, от этого отдает приторной сентиментальностью.
Мы добрались до Рубикона. Я вижу и чувствую, как в моих глазах что-то плывет. Сет замечает это. Его бледное лицо становится грустным. Закрыв багажник, он идет к левой передней двери, а я обхожу машину справа.
Половину пути до моего дома мы проезжаем в молчании.
— Скажи что-нибудь, — наконец говорит он мне.
— Сказала бы, если бы могла придумать что.
— Плохо, что я до сих пор сохну по тебе? — спрашивает он.
— Не плохо.
— Это шокирует тебя?
— Возможно. Во всяком случае, удивляет.
— Потому что ты не сохнешь по мне?
— Потому что жизнь продолжается, Сет. Это прошлое. Доисторическое время, когда еще даже не было динозавров. Моя голова занята теми ошибками, которые я сделала уже гораздо позднее.
Домой мы приезжаем вовремя, как раз в тот момент, когда возвращаются Никки с Сэмом. Им остается пройти не более полусотни футов. Я стою на крыльце в зеленой куртке и машу им руками. Заметив меня, они бегом устремляются к крыльцу. Дети рассказывают о пьесе и даже разыгрывают несколько наиболее понравившихся сценок. Они прекрасно запомнили слова. Наверняка дети по пути домой делали то же самое. Затем Сэм целует сестру и меня и хватает велосипед, прикрепленный противоугонным устройством к столбу, на котором висит железная створка ворот. Помахав нам всем, он уезжает. Сет тем временем идет к крыльцу от машины, нагруженный моими покупками. Я опять вспоминаю о его присутствии, и это глубоко тревожит меня. Он сильно постарел, мелькает вдруг мысль. Какая чушь, думаю я в следующую секунду. У него по-прежнему живые, серьезные глаза и широкий лоб, за которым скрывается интенсивно работающий мозг, однако время оставило свой след, огрубив его кожу и забрав большую часть детской непосредственности. Еще десять лет, и лицо его станет одутловатым, а под глазами появятся мешки. Однако это внешние признаки, ощущение груза прожитых лет. Хороший человек Сет. И опять меня посещают мысли о боли, засевшей в его сердце, и волей-неволей хочется упрекнуть себя. Ведь даже сейчас я проявила черствость. В магазине.
— Послушай, Сет. А почему бы тебе не остаться и не подождать, пока я не приготовлю обед из наших покупок?
— Нет-нет, — отвечает он. — Мне нужно еще поработать над статьей.
— Я серьезно. Будет вкусно, обещаю тебе. Наверняка лучше того, чем тебя кормят в отеле.
— Не нужно делать этого из жалости ко мне, Сонни.
