Сет не скупится на похвалы приготовленным мной блюдам.
— Кто говорит, что люди не могут меняться? — игриво спрашивает он.
Никки по-прежнему возбуждена, и это мешает ей есть. Чтобы вызвать у нее интерес к еде, Сет прибегает к трюку.
— В конуру, собачка, — говорит он, отправляя макаронины одну за другой в рот.
Мы с Никки стонем от восхищения.
— Я хочу щенка, — сообщает ему Никки.
Она часто говорит мне об этом, но ее мольбы натыкаются на мое сопротивление. Я объясняю ей, что это выше моих сил. Мысль о том, что в доме опять будет беспорядок и запах мочи, особенно невыносима теперь, когда я все еще ликую. Радуюсь тому, что наконец-то избавилась от пеленок.
Сет рассказывает, как однажды вечером он вернулся домой, когда Исаак был еще совсем маленький, и застал Люси пытающейся научить их щенка испражняться в определенном месте. Она была снаружи дома, на гравийной дорожке, где они обычно прогуливали щенка, и испражнялась, сидя на корточках и задрав юбку. Щенок и Исаак, изумленные, наблюдали за этой сценой, прильнув носами к стеклу задней двери. Пойманная в столь компрометирующей позе, Люси еще некоторое время так и сидела на корточках, заливаясь смехом. Интимная, своеобразная сцена, безобидная в семейном кругу.
Никки находит эту историю невероятно забавной.
— Она сходила, как собачка! Мамочка, она сходила, как собачка…
Она слезает со стула с явным намерением разыграть эту сцену и никак не хочет возвращаться за стол, несмотря на все мои требования. Ее уже зациклило. После нескольких безуспешных попыток восстановить спокойствие я отвожу Никки в кабинет и включаю видеомагнитофон. Уж лучше зомби, чем бездумный попугай.
— Я должен был подумать об этом, — говорит Сет, когда я возвращаюсь на кухню.
— Хорошо, что сейчас зима. А то бы нам пришлось выйти на улицу, чтобы разыграть эту сцену.
Сет виновато смотрит на меня, в то время как я накладываю на его тарелку еще каннеллони.
— История — просто класс. Люси, как всегда, неподражаема в своей святой непосредственности.
— Именно так и говорят: Люси неподражаема. Она просто прелесть! — произносит он.
— А что говорит ее муж?
— О! — Он издает стон. — Неужели тебе хочется услышать от меня жалобы на Люси? Поверь мне, не всякая эксцентричность восхитительна. То есть я хочу сказать, что невозможно привыкнуть к совместной жизни с человеком, который всерьез озабочен тем, подходит ли столовый сервиз к обоям в комнате для завтраков. — Он обводит рукой вокруг себя. — Даже постоянно бодрое настроение, слова поддержки и утешения за двадцать лет приедаются и кажутся наигранными, неестественными. Возникает чувство, что тебе постоянно лгут. Однако по десятибалльной шкале доброты, если вспомнить, какие ничтожества нас часто окружают и сколько их, конечно, Люси окажется на самом верху. Девять и пять десятых с тенденцией в сторону увеличения.
— Это не так уж и плохо, Сет. Я не уверена, что Чарли даже его родная мать даст больше семи баллов. И то в хорошем настроении.
— Да, но дело не в Люси. Не только в ней. В нас обоих.
— Из-за вашего сына?
— Это лишь часть проблемы. Но пожалуй, самая большая. Я знаю, что если бы не его смерть, если бы Исаак был жив, мы были бы вместе, и это больше всего сбивает меня с толку. Сделка, или как это лучше назвать, которую я заключил, точнее, заключили мы оба, казалась если не замечательной, то вполне приемлемой. Однако когда умирает ребенок — это самое загадочное, и любовь, я не знаю, наверное, тоже может умереть. Мы пытались, каждый по-разному, справиться с этим. Люси ударилась в идиотскую мистику. Она изучает каббалу, читает талмуд. Да еще тут появился этот молодой раввин… ну, я не хочу сказать, что между ними что-то происходит. В любом случае я не собираюсь бросать камень первым. Однако мы за миллион миль друг от друга. И даже если нам удастся преодолеть это огромное расстояние, я должен буду разобраться в самом себе.
— Что ты имеешь в виду?
— Послушай, Сонни, почему ты ушла от этого… забыл, как его зовут?
— Чарли? Как тебе объяснить? Не сразу. Но до меня дошло, что с детства, а ведь мы начали жить с такой матерью, как Зора, у меня выработалась привычка капитулировать перед жесткими, колючими людьми, позволять им творить все, что угодно, садиться мне на голову, в то время как я пыталась быть рассудительной, взывая к их разуму. Чарли продемонстрировал, что даже моя чаша терпения может быть переполнена. Особенно после того, как мне стало известно о существовании подружки школьных лет по имени Бренди.
— Мне все ясно. Значит, ты подумала, что одной тебе будет легче, и указала ему на дверь. Думаю, именно поэтому и распадается большая часть браков. Люди просыпаются и думают: «Да ведь я заслуживаю гораздо лучшего. Я могу быть более разумным. Более великодушным. Может быть, мне больше повезет и я не буду так мучиться, если дам себе еще один шанс». Иногда они обманывают сами себя, тешат несбыточными надеждами. Но иногда, и даже довольно часто, они бывают правы. Я принадлежу к числу вторых. Я размышляю о том, что между нами было не так. То есть мы с Люси всегда устраивали эту, — он подыскивает подходящее слово, — игру… Дискуссию… Обычно это выглядело комично и помогало разрядиться во время ссоры. Мы спрашивали друг друга: «А что, если бы ты встретил кого-то, кто был бы идеальным, с твоей точки зрения? Кто был бы личностью? Что, если бы ты встретил именно такого человека?»
— Ты все еще должен выговориться, излить свою душу, не так ли, Сет?
— Мне уже лучше.
— Сомневаюсь. Хорошо, и что же дальше?
— Ответы бывали разные. И у нее, и у меня. Иногда, если мы доходили до крайней точки, мы говорили: «Я бы сбежал» или «Я бы завел связь на стороне». В общем, примерно одно и то же в большинстве случаев. Понимаешь, это при том, что существовала оговорка насчет идеального варианта. Иногда мы говорили, что ради этого не стоит рисковать семьей. Однако мы никогда не обманывали друг друга до такой степени, чтобы сказать: «Ты и есть тот человек, тот идеальный человек. Для меня он — это ты…» — Никогда. Ни на минуту.
Я перевариваю сказанное Сетом, сидя на табуретке из темного мореного дуба у крошечного кухонного столика, где мы с Никки почти всегда завтракаем и ужинаем: утром — овсянка, вечером — вермишель. Я больше не верю в эту чушь, в идеального человека. Именно за такого человека я и приняла в свое время Чарли, смуглого, огромного, этакого Дон-Кихота, полного импульсивности, которую я считаю чисто мужским качеством. Я прошла через это. Стоило мне посмотреть на Чарли, и я начинала таять. У меня тут же возникало такое дикое желание, что я чуть было не достигала оргазма. Сплошное мучение. Я не хочу опять переживать такое. Однако когда повествование Сета подходит к концу, на его лице появляется хорошо знакомое мне выражение: тот робкий, испытующий взгляд, который я замечала на себе пару раз в бакалейном магазине. Я реагирую моментально.
