— Последнее, я надеюсь.
— И что ты думаешь? — спрашивает он.
— Не знаю. Наверное, я не могу избавиться от стереотипов. Знаешь, типа: знаменитый, богатый. Я всегда думала, что такие люди ведут себя слишком свободно, даже развязно, и часто предаются разврату. Ты тоже?
Ярко-красный уголек сигареты похож на светлячка.
— Сначала ты, — говорит он.
— Мне нечего рассказывать. Однажды, когда я была прокурором, я чуть было не влюбилась в адвоката, который выступал в суде по одному моему делу, однако это было временное умопомрачение и продолжалось всего пару дней. И ничего из этого не вышло. Он толстый и намного старше меня, а я была тогда беременна.
Я рассказываю это, и мне вдруг приходит в голову: что происходит сейчас, вполне вписывается в модель моего поведения. Я попадаю на мужчин только в самые неподходящие моменты — словно мне нужно время, когда мои собственные системы безопасности бездействуют.
— Класс?
— Класс!
Он опять затягивается.
— Рассказывай, — прошу я.
— Среди многих глупостей, сотворенных мной за последние двадцать лет, была и пара бессмысленных связей с женщинами, которые не давали мне почти ничего, кроме восхищения публики и обычной животной похоти. Я обнаружил, что в жизни нет ничего более удручающего, чем отношения между мужчиной и женщиной, протекающие исключительно в пределах номера в дорогом отеле.
— Люси знала?
— Да, но тут все непросто. Это случилось еще до рождения Исаака. Мы тогда переживали очень трудный период в наших отношениях.
— Как сейчас?
— Это не одно и то же. Огромная разница. Мы не рассорились. Просто в нас что-то умерло.
— А почему вы ссорились тогда?
— Почему я был зол на нее? — повторяет он. — По многим причинам. Но главная из них заключалась в том, что, как бы тебе это сказать помягче, руки Люси — не единственные конечности, которые открыты для человечества.
— А-а, понятно. — Их проблемы становятся мне все яснее. — От этого еще никто не приходил в восторг.
— Надо думать. Но я стал изменять ей вовсе не для того, чтобы посчитаться. Мне нравилась сама идея. Грехопадение. Ради кого-то. Я до сих пор думаю, что это самое захватывающее ощущение в жизни. Наверное, звучит мерзко? Или это слабость?
— Слабость.
— Да. — Сет знает это. Он смотрит куда-то вниз, между коленей. — Это был урок, который я усвоил от тебя. Сладкое предвкушение.
— Правильно.
— Я действительно думаю так, — говорит Сет и опять приставляет к моим губам уже наполовину выкуренную самокрутку. — Как в песне. Забыл, как его звали… «Все это так волнует и приводит в дрожь, я скажу им, я помню тебя».
— Фрэнк Айфилд.
Он откидывается на спину.
— Как бы мне хотелось… Ладно, помнишь? «Когда ангелы попросят меня вспомнить».
Я отворачиваюсь. Я не позволю ему. Откуда этот старый страх? Мне по-прежнему это неизвестно, но внезапно я ощущаю присутствие всех мужчин — Сета, Чарли и некоторых других, которые были между ними, от которых я отворачивалась с таким же отвратительным трепетом сердца. Я смотрю ему прямо в глаза.
— Я не знаю человека, который верил бы в ангелов меньше тебя.
— Но я верю в тебя, Сонни, — отвечает Сет и, взяв мою руку, кладет ее между своих красноватых бедер, чтобы я сама оценила преходящую эмблему его веры.
Я отвыкла от волшебного возбуждения, вызываемого марихуаной, когда желание в тебе столь велико, что оно стремится вырваться наружу. Оно подобно горному потоку. Им исходит все тело вплоть до кончиков пальцев. Потом я чувствую себя совершенно обессиленной и не могу даже пальцем пошевелить. На меня наваливается сон. Через какое-то время я просыпаюсь, и мне тут же становится стыдно. Мое лицо и даже, наверное, все тело горят румянцем смущения. Я лежу в скомканных простынях, и от меня исходит сильный запах нашего мускуса. На мне ни клочка одежды. Ноги широко раскинуты. Наверное, сейчас я похожа на вдрызг пьяную проститутку, обслужившую подряд с полдюжины клиентов. Глаза немилосердно слепит яркий свет, падающий от матового старомодного светильника.
— Два пятнадцать, — говорит Сет, когда я спрашиваю, сколько времени.
Я стону, накрывшись простыней, и сажусь на постели. Мне приходит в голову, что я забыла позвонить домой и спросить у Эверарды, как там Никки. Обычно я всегда звоню ей, если задерживаюсь.
Сет, все еще голый, сидит, скрестив ноги, на кровати. Он вытряхнул содержимое моей сумочки на покрывало и теперь просматривает его, пытаясь составить представление о моей жизни по ее осколкам. Кредитные карточки. Фотографии. Визитки, которые я забыла выкинуть. Чековая книжка. Сет грызет яблоко джонатан. Похоже, из того запаса, что он купил пару дней назад, когда был вместе со мной в бакалейном магазине «Грин эрз». Уставившись на него, я вдруг чувствую, что дурман марихуаны исчез. Во рту у меня так сухо, что язык превратился в засохший, покоробившийся лист.
— Могу я спросить тебя?
— Я развлекаюсь, — говорит он. — Я был один.
Я могла бы сказать ему, что он вторгается в частную жизнь. Однако это было бы лицемерием. Я ведь знала, что он давно собирался это сделать.
— Ну и как? Развлекся?
— Немного.
Он подносит к моему рту яблоко, и я откусываю кусок.
— Ты занимался этим, когда мы жили вместе?
— Конечно, нет.
— Какие-нибудь сюрпризы?
— Тут у тебя карточки двух туристических агентств и буклет из третьего о Филиппинах. Интересная деталь. Ты любишь путешествовать?
— С шестилетним ребенком?
— Мне очень хочется вернуться, снова побывать там, где мы были вместе. Мне бы хотелось побывать везде. Когда-нибудь.
Я содрогаюсь от этой мысли. Путешествовать. Свободной. Свободной от традиций, языка, от всего. Эта мысль всегда будила во мне восхитительные, неописуемые фантазии, которые дремали в моем подсознании. Дразнящая, недоступная тайна, постигнуть которую не дано было никому, даже мне. Другая жизнь!
— Ведь ты отправилась именно туда, когда мы расстались, верно? На Филиппины?
— Да, я была там с Корпусом мира. Я надеялась, что меня пошлют в какую-нибудь деревню, однако мне пришлось работать в городе Оланпаго на берегу залива Субик-Бэй. Программа контроля рождаемости. Временами я сильно хандрила. Мне казалось, что я занимаюсь ненужным делом. Обучая этих женщин пользоваться противозачаточными средствами, я, по сути дела, помогала многим из них стать проститутками. Однако я полюбила эту страну и ее народ. Несмотря на влияние колонизаторов, в филиппинцах сохранилось невероятно сильное чувство собственного достоинства. Революция не удивила меня. — На миг в памяти возникают кинотеатры, где демонстрировались фильмы на английском языке, влажная духота, рыба, стройные, смуглые юноши. — Меня это просто ошеломило, если уж на то пошло.
