— Рэймонд Хорган от имени неназванной стороны, вступающей в процесс, — произносит Хорган, когда все участники процесса собираются кружком передо мной. — Ваша честь, у меня ходатайство, которое мне хотелось бы заявить в судейской комнате и при закрытых дверях.
Другими словами, не в присутствии прессы. Хоби делает шаг вперед, чтобы возразить, но для меня, уже наученной опытом, это является достаточным основанием для удовлетворения просьбы Хоргана. Я приглашаю всех пройти в судейскую. Дубински, единственный из репортеров, кто успел на данный момент явиться сюда, буквально дрожит от негодования и, оставив ложу присяжных, чуть ли не бегом направляется к выходу, очевидно, чтобы проконсультироваться по телефону с адвокатами «Трибюн». Для прессы нет ничего более важного, чем то, куда ей не разрешают сунуть нос.
Мы ждем Сюзанну, секретаря суда; она пошла за бумагой. Сюзанна — высокая, стройная, тихая женщина — не заставляет себя долго ждать. Она входит со стенографическим аппаратом под мышкой и садится. Стульев на всех не хватает, и поэтому из присутствующих сидим только мы с ней. Остальные — Рэймонд со своими прихлебателями, Томми, Руди, Хоби, Мариэтта и Энни — стоят вокруг полукруглого стола в углу судейской. Нил решил остаться в зале суда. Помощник Хоргана достает из дипломата кучу бумаг и передает их Мариэтте, а Рэймонд зычным баритоном излагает мне суть дела.
Я не сразу приняла предложение Хоргана занять должность судьи. Последовали довольно долгие уговоры, и бывший окружной прокурор показал себя хитрым и изворотливым политиком, хорошо разбирающимся в психологии людей, прекрасно знающим их слабости и умеющим сыграть на них. Благодаря специфическому кельтскому обаянию он умеет внушить симпатию. Волнистые седые волосы аккуратно расчесаны на пробор. Возраст оставил на лбу отметины в виде глубоких морщин. Вчера, объясняет Хорган, в конце рабочего дня банк «Ривер нэшнл» получил повестку, предлагавшую его представителю явиться в суд с выпиской из счета относительно чека на десять тысяч долларов. Он явился сюда с просьбой аннулировать эту повестку.
— Кто выписал повестку? — спрашиваю я.
— Я, — отвечает Хоби.
— Он опять за свое, судья, — взволнованно произносит Томми. — Хочет обойти правила приобщения к делу вещественных доказательств, и не в первый раз.
— Мистер Таттл, хочу сразу предупредить: лучше бы это оказалось недоразумением.
— Судья, но ведь я передал Мольто копию повестки.
— Ну да, после того как о ней меня уведомил мистер Хорган.
— Ваша честь, мне только что стало известно о существовании этого доказательства, — говорит Хоби с безучастным выражением лица, какое бывает у него в тот момент, когда он лжет.
Я даже не утруждаю себя ответом.
— Судья! — завывает Томми. — Судья, послушайте, это же несправедливо! Он предъявляет новый документ для перекрестного допроса. Я не могу разговаривать со свидетелем.
— Идите и беседуйте с ним, — говорит Хоби. — Я не возражаю.
— Сегодня он не очень-то расположен к разговору со мной.
— Не моя вина, — насмешливо отвечает Хоби.
— Напротив, мистер Таттл, — вмешиваюсь я. — Это ваша вина. Мистер Мольто принял тактические решения, основывающиеся на имевшихся в его распоряжении доказательствах. Если вы обнаружили что-то в последнюю минуту, то обязаны были уведомить о своем открытии суд и мистера Мольто перед началом его прямого допроса. Я предупреждала вас. Я говорила вам, что не потерплю больше ничего подобного. Это не было пустым звуком.
Я встряхиваю головой, откидывая волосы назад. Секундной передышки вполне хватает удостовериться в том, что я принимаю это решение осмысленно, а не под влиянием раздражения, вызванного недосыпанием и обнажившего мои нервы.
— Ходатайство мистера Хоргана удовлетворяется.
— Судья! — Хоби в буквальном смысле взвивается в воздух. Двухсотпятидесятифунтовое тело отрывается от пола легко, словно пушинка, и затем оказывается на целый фут дальше от того места, где было только что. — Судья Клонски, но это же вся моя защита. Главный камень преткновения в моем деле.
— Который вы обнаружили только вчера.
В моем взгляде столько откровенной неприязни, что Хоби умолкает. Он смотрит с жалостливым, душераздирающим видом, какой бывает у зарвавшихся наглецов, получивших достойный отпор.
— Ваша честь, я умоляю вас. Я прошу вас, судья. — Он тянется к металлическому шкафу, в котором хранятся дела, делая вид, что хочет ухватиться за него, чтобы не упасть, и со скрипом в коленях начинает оседать на пол.
— Не смейте, мистер Таттл.
— Ваша честь, делайте со мной что хотите. Накажите за неуважение к суду. Однако клиент не должен пострадать из-за меня. Ваша честь, если вы мне позволите, я все объясню насчет этого чека.
— Послушайте, Хоби, — я намеренно называю его только по имени, давая понять, что мой гнев вышел за все рамки, — я же сказала вам, что не потерплю второго такого эпизода. Я не желаю слышать никаких объяснений.
— Судья!
— Ни слова больше!
— Ну хотя бы взгляните на этот чек, ваша честь. Все, что от вас требуется, — это просто посмотреть на него. Пожалуйста. Хоть одним глазком. На нем строится вся защита. Вы сразу поймете, что здесь поставлено на карту. Пожалуйста, ваша честь. Судья, пожалуйста!
В деланном отчаянии Хоби сцепил свои руки перед собой, у него опять начали сгибаться колени. Несмотря на бороду и шикарный двубортный костюм, который на нем сегодня, он, как и любой мужчина, оказывающийся в безвыходном положении, превратился в мальчишку, потерявшего всякую надежду. Я вздыхаю и закрываю глаза, словно его вид мне невыносим, что, впрочем, недалеко от истины.
— Дайте мне чек.
Мольто пытается что-то возразить, его голос срывается на фальцет, но я уже протянула руку к Хоргану, который нехотя поворачивается к двум молодым юристам, стоящим позади него. Когда листок бумаги с розовым оттенком попадает мне в руки, я вижу, что это обычный бланк размером восемь на восемь дюймов. Чек выписан на счет Партии демократических фермеров на сумму в десять тысяч долларов. Получатель — организация под названием «Законопослушные граждане за Эдгара». На нем стоит дата — 27 июня 1995 г. и четкая подпись: «Мэттью Галиакос».
Имя отзывается в моей груди громким эхом. Брендон Туи — хитрейший лис. Мэттью Галиакос. У меня холодеют руки. На какое-то время я отключаюсь от действительности и ничего не помню. Наверное, я чем-то выдала себя. Ахнула или вздрогнула. Все пристально смотрят на меня.
— Мистер Хорган, — говорю я и надеюсь, хотя надеяться уже не на что, — назовите, пожалуйста, вашего клиента для занесения данных в протокол. Вы представляете здесь банк?
— Я здесь по поручению Мэттью Галиакоса, председателя местного отделения Партии демократических фермеров.
Так вот, значит, как разыгрывается эта партия. Мяч для первого удара кладет Брендон Туи. Затем на площадку выходит ведущий игрок, звезда, и наносит удар. Все получилось именно так, как я боялась. Чисто случайно я сделала то, что они хотели. Лучше не придумаешь. После выкрутасов Хоби ни один апелляционный суд в мире не пересмотрит мое решение. Если применить формальный подход, я имею полное право не увидеть в этом чеке ничего, что могло бы повлиять на ход процесса. Здесь нет ничего противозаконного. Вышестоящая партийная инстанция финансирует проведение предвыборной кампании, выделяя деньги выборному штабу своего кандидата. Все, что требуется от меня, — покачать головой и произнести: «Ходатайство удовлетворяется», — и я на долгие годы надежно закреплю за собой место в уголовном суде, а может быть, даже сделаю первый шаг на пути в вышестоящий суд. Однако относительно того, как мне следует поступить в этой ситуации, у меня, даже в моем хрупком состоянии, нет ни тени сомнения. Как я уже сказала себе нынче утром, я — дочь Зоры Клонски.
