С перекошенными от злобы лицами люди потрясали кулаками, вскакивая с мест, и даже плевались. В этой кутерьме я оторвалась от Зоры и осталась одна. Меня толкали со всех сторон, и я боялась, что она даже не заметила моей потери. Я стояла и хныкала: «Мама!» А затем внезапно пришло спасение, когда Зора повернулась, чтобы ответить какому-то особо рьяному обидчику еще более изощренным ругательством, и, увидев меня, подхватила на руки.
Мы оба, Сет и я, повзрослели вместе с родителями, которые не шли в ногу со временем, оказавшись выброшенными из общего потока.
— Расскажи мне о своей дочери, — говорит он наконец.
Мы долго обсуждаем с ним эту тему. Привередливость Никки в одежде. Ее настроение. Подвиги в детском саду. На обратном пути мы пробегаем под железобетонным переходом через шоссе и потом бежим по небольшому итальянскому кварталу, где до сих пор сохранились пекарни с темными навесами и лавчонки с распятием над прилавком. Рестораны, которые здесь встречаются на каждом шагу, полны публики. Это в основном адвокаты и служащие Дворца правосудия. За некоторыми столиками сидят мужчины и женщины, которых занесло сюда по неизвестной прихоти судьбы. Для них главное — скоротать несколько часов за стаканчиком виски или вина. Седоволосый мужчина в рубашке с короткими рукавами, несмотря на холод, стоит на тротуаре перед своим маленьким домиком и с наслаждением покуривает сигарету, подозрительно посматривая на прохожих.
Через несколько дверей встречается замечательная овощная лавка «Молинарис». В нынешнем сезоне Джоко выложил красивые пирамиды из цитрусовых. Под прилавками, здесь же на улице, стоят электрокамины с раскалившимися докрасна спиралями. Провода от них уходят в глубь лавки. Мы покупаем горную воду и два огромных яблока.
— Черт возьми, посмотри на меня, — говорит Сет, когда мы уходим с покупками.
Его рубашка насквозь промокла от пота, и влажное темное пятно появилось даже на спортивной куртке, под мышкой. Ему придется вернуться в отель «Грэшем», говорит он, чтобы отдать куртку консьержке. Мы уже не бежим, но просто идем шагом по направлению к Дворцу правосудия.
— Я вижу, ты очень мужественная женщина, если так стойко переносишь удары судьбы, — говорит Сет. — Ведь тебе тоже крепко досталось. Развод, рак. Мать-одиночка. А ты выглядишь собранной и решительной.
— Развод, — отвечаю я, — был неизбежностью. А Никки — моя радость. Оказаться сраженной болезнью, да еще такой, было для меня, конечно, страшным ударом, однако думаю, что в основном я уже выкарабкалась. Раз в полгода или чуть реже у меня бывают кошмары, когда мне кажется, что я опять переживаю критический момент, когда нужно начинать все сначала. Но это длится всего лишь несколько часов. А так я по большей части — как ты сказал? — решительная, собранная? Может быть. Но мужество и героизм здесь ни при чем. Больше всего меня радует, и я горжусь этим: я не стала болезнью. Знаешь, как начинается в больнице? Там к тебе относятся так, словно у тебя нет имени. Тебя идентифицируют по процедурам. «Вы — мастэктомия». «Вы — колостомия». Невольно начинаешь думать, что болезнь, угрожающая твоей жизни, и есть твоя жизнь. И я прошла через это. И у меня появился ребенок. Я стала работать судьей. Да, в жизни бывает всякое. Не только хорошее. Случаются и плохие вещи. Например, рак или развод. Что поделаешь? Конечно, все эти катаклизмы оставляют след в твоей душе. Я узнала о себе, наверное, больше, чем все остальные люди. Последние десять лет, когда мои однокашники по колледжу уже обзавелись коллекцией привычек и избранных рефлексов, которые они называют жизнью, — для меня этот же период был похож на налет бомбардировщиков: один сюрприз за другим, как взрывы бомб, ложащихся рядом. Болезнь. Знакомство с Чарли. Окончание юридической школы. Рождение ребенка. Развод. Должность судьи. И я задаю себе вопрос: когда же для меня наступит покой и я окажусь в таком месте, где буду чувствовать себя вольготно или хотя бы смогу перевести дух?
— Да, случаются и плохие вещи, — повторяет Сет, и только теперь мне становится ясно, что именно содержалось в его замечании насчет моей решительности.
Мной овладевают вялость и безжизненность, несмотря на то что я продолжаю испытывать к нему сострадание, переходящее в какую-то странную боль, словно что-то изнутри распирает грудную клетку, стремясь вырваться из нее.
— Столько времени нужно, Сет.
— Люди говорят… — Он ловит мой взгляд. Сет уже слышал все это.
Я начинаю извиняться, но он перебивает:
— Я вовсе не хотел упоминать об этом. Я действительно ненавижу.
— О, Сет, просто я…
У меня разрывается сердце от мысли, что мой старый друг, человек, который занимал так много места в моей жизни, мог замкнуться в себе, остаться один на один с горем. Я не слезлива по характеру. У меня глаза никогда не были на мокром месте, но, к своему изумлению, я обнаруживаю, что по щекам текут слезы. Сет на мгновение прижимает меня к себе одной рукой за плечи, и я вытираю нос о рукав свитера, из которого торчат нитки. К счастью для нас обоих, мы находимся позади Дворца, там, откуда стартовали.
— Ну вот ты и размялась немножко, — говорит он просто потому, что больше нечего сказать. Я могу лишь улыбаться в ответ. — Ты когда-нибудь приведешь сюда Никки? Мне бы очень хотелось познакомиться с ней.
Невинная просьба, но, как и все прочее в этот момент, она переворачивает мне сердце, заставляя думать о том, что? Сет должен испытывать при виде детей своих друзей. Очевидно, для него это и пытка, и утешение, и вновь обретаемое мужество.
— Заходи как-нибудь, Сет. Когда будешь навещать отца. 338, Гроув.
— Ради этого стоило ехать сюда, — говорит он и смотрит на меня.
— Все будет хорошо. У тебя надежная репутация, и у меня тоже.
— Тогда, может быть, в этот уик-энд?
— Ты можешь и не застать нас. Мы иногда уходим гулять, и нас не бывает дома по нескольку часов кряду.
— Тогда в другой день.
Я быстро обнимаю его. Будучи на полфута ниже, мне приходится слегка закинуть голову, чтобы посмотреть Сету в лицо. Теперь я знаю, что была права, когда он впервые встал в зале суда и мне показалось, что я заметила в нем какую-то внутреннюю надломленность. Опустошенность. Боль. У входа для судей я расстаюсь с ним и произношу при этом наш старый девиз: «Ты хороший человек, Чарли Браун!»
Апрель 1970 г.
Сет
На третьей неделе апреля в совете университета начались слушания по делу Эдгара. Ему грозило увольнение с волчьим билетом. Заседания начинались в четыре часа дня и заканчивались в десять вечера, так чтобы члены ученого совета успели прочитать свои лекции и нормальному ходу учебного процесса не чинилось никаких помех. После того как вечером объявлялся очередной перерыв, супруги Эдгар и их адвокаты оставались на совещания, которые обычно затягивались далеко за полночь. Они обсуждали тактику и стратегию защиты и делились информацией о свидетелях, которым предстояло выступать. Эдгар и Джун редко приходили домой раньше двух, а то и трех часов ночи, то есть всего за пару часов до того, как я должен был вставать, чтобы ехать в редакцию «Афтер дарк» за журналами и развозить их по торговым точкам. В результате я стал забирать Нила к себе и укладывать спать на диване в гостиной. Весь на нервах из-за предстоящего побега в Канаду и разрыва с Сонни, я плохо спал и обычно слышал, когда кто-то из родителей прокрадывался на цыпочках в мою квартиру, чтобы забрать Нила.
