— Это ведь чисто теоретический спор: сумеешь или нет? Я сразу разорву чек, на твоих глазах. Просто тебе это не по силам!
И инженер, сделав пару проб на клочке бумаги, воспроизвёл подпись на чистом чеке. Загрельский с шумом откупорил бутылку, налил, восхитился талантом и «золотой рукой» своего друга. Когда они выпили, он восхищённо помахал перед глазами чеком, а потом порвал его на мелкие куски… Компания шумела в соседнем зале, а они сидели вдвоём в маленькой комнате. Никто этому происшествию свидетелем не был. И когда неожиданно «порванный» чек с поддельной подписью обнаружился, а Загрельский указал на него, инженер не стал оправдываться. Наглость «друга» ошеломила его, он представил, что его рассказ может показаться нелепой выдумкой и подлостью… Загрельский оказался хорошим психологом.
Дело обошлось: отец юноши дружил с судовладельцем, и тот не стал обращаться в судебные инстанции. «Наверное, Загрельский об этом тоже знал и на это рассчитывал, — подумал Коринцев, выслушав рассказ инженера. — Ведь дойди дело до суда, подробности тоже всплыли бы». Именно тогда Коринцев понял, что этот Загрельский умён и умеет рассчитывать на много ходов вперёд. И решил впредь сторониться этого человека. Но не получилось.
Загрельский и Юлия Коринцева влюбились друг в друга с первого взгляда. В их характерах и отношении к жизни оказалось много общего. Юлия скоро стала любовницей Загрельского, и своей связи они практически не скрывали. Вот только Александр не сразу об этом узнал: служба оставляла ему не много свободного времени. А когда узнал — не мог поверить, хотя уже давно понимал, что его жена далеко не ангел. А всё же, всё же, как хотелось ему оправдать Юлию, представить её жертвой подлого соблазнителя. Когда же, преодолев горечь оскорбления и собственную гордость, он начал с женой разговор — увидел перед собой злого и циничного бесёнка. Ей было плевать на то, что её возлюбленный нечистоплотен, подл, лицемерен. Слова Александра только приводили её в ярость. Она хотела уйти от него к Загрельскому. И тогда Коринцев сказал:
— Я не отпущу тебя! Очень скоро он поступит с тобой так же подло, как с другими. Если ты не понимаешь, что губишь свою жизнь, то я эти понимаю. И спасу тебя. У такого человека, как этот, наверняка есть в прошлом что-то очень гадкое, может быть — преступление. Я узнаю, клянусь тебе!
А через несколько дней в портовых доках нашли труп Загрельского. Он был заколот морским кортиком, на рукояти которого имелись инициалы Александра Коринцева, рядом с убитым нашли оторванный, окровавленный манжет от форменной рубахи морского офицера, а в кармане — записку с угрозами. Все знали о связи жены Коринцева и убитого, так что повод к убийству мало у кого вызывал сомнения. При обыске в доме Александра нашли пустые ножны от кинжала и рубаху с оторванным манжетом. Его уверения в том, что тот вечер он был дома, никого не убедили. Юлия заявила, что, поссорившись с ней, он ушёл.
… Суходолин поверил Коринцеву сразу и безоговорочно. Тогда, на Заяцком острове, слушая этот рассказ, он спросил:
— А не могла ли убить ваша жена? Например, между любовниками произошла размолвка, а темперамент, как вы говорите, у неё взрывчатый…
Но Коринцев был уверен: нет, не Юлия! Во-первых, тот вечер она всё время была дома. Они хоть и не встречались, но он постоянно ощущал присутствие жены: шаги, движения, голос. И потом: он расспросил прислугу. Да, Юлия из дома не уходила. Да и зачем бы она, убив любовника, стала бы обвинять мужа — единственного оставшегося у неё защитника и опору? А она обвиняла: и заявив, что он уходил в тот вечер, и потом, на суде. На суде Юлия рассказывала: Александр очень ревновал её, устраивал безобразные сцены и однажды выкрикнул, что убьёт Загрельского. Сам Коринцев не помнил такой угрозы из своих уст, но допускал, что в горячности мог сказать нечто подобное… Зачем бы Юлии всё это говорить на суде? Видимо, она и вправду верила, что её любовника убил муж.
— «Но ведь если вы его не убивали, то ведь явно кто-то имитировал вашу вину: улики и всё прочее… Кто бы это? Кому было такое нужно?..» Это я, Викентий Павлович, так спросил у Александра, когда он рассказывал эту историю.
— И что он вам ответил? — спросил Петрусенко у Суходолина.
— Он сказал: «Вы совершенно точно поставили вопрос. Кому это было нужно? Кто пошёл бы на такую подлость? Если бы я сам, своими глазами не видел мёртвого Загрельского, я не задумываясь ответил бы: ему, Загрельскому!..»
ГЛАВА 13
Ещё во время этого интересного и довольно долгого разговора с Суходолиным, в кабинет Петрусенко заглянул Сергей Никонов. Мелькнул, и тут же прикрыл двери. Но по выражению его лица Викентий Павлович догадался: есть какие-то сведения по делу. Тепло простившись с полковником и поглядев в след резво умчавшемуся автомобилю, Викентий Павлович тут же прошёл в кабинет к Никонову.
— Приятное знакомство? — спросил тот, и добавил. — Да и полезное. Ещё бы: сын военного министра, царского фаворита!
— Он и в самом деле приятный человек. И, что не часто встречается у людей такого ранга, — благодарный…Однако, Серёжа, к делу! Что там у нас?
— Поступило известие о перстне. Штучка эта оказалась довольно известной, внесённой в каталоги «Изделия русских ювелирных мастеров». Перстень работы мастера Позье, восемнадцатого века. Принадлежал семье Щигриных-Анненковых. Последняя известная владелица — княгиня Анненкова, поскольку до неё перстень переходил старшим дочерям рода по прямой линии. Но княгиня умерла более двадцати лет назад. Она была замужем всего лишь год, овдовела молодой, детей не было. Состояние своё она завещала частично младшему брату, частично ветеранам и инвалидам Тенгинского полка.
— Вот как? А почему?
— Там, Викентий, служил штабс-капитаном её муж. И погиб на Кавказской войне. Может быть, слышал: был в истории этой войны один из героических эпизодов — защита форта Лазарева. Это когда между Лабой и Верхней Кубанью, в 40-м году, вспыхнуло восстание лезгинских и черкесских племён. В форте было где-то 400 солдат и офицеров, а черкесов на них навалилось за десять тысяч. Три дня они отбивались, а потом подняли на воздух — взорвали! — и себя, и уже ворвавшихся в форт горцев. Мне об этом рассказал брат и наследник княгини Андрей Щигрин.
— Значит, её муж, ещё, видимо, молодой офицер, был среди взорвавших себя?
— Да, князь Анненков, двадцати семи лет. Ей же было тогда двадцать два. Больше замуж она не выходила и всю жизнь благотворительствовала Тенгинскому полку. Вот и наследство оставила.
— С этим ясно. Но вот куда же ушел перстень?
— Увы, никто не знает! — развёл руками Никонов. — Брату он не отходил. Хотя Щигрин помнит этот перстень, видел у сестры. Помнит, что лет за десять-двенадцать до её смерти ещё видел. После они мало встречались: то его семья за границей, то княгиня…
— Может быть, продала в тех же благотворительных целях?
— Может, и так.
Петрусенко ненадолго задумался.
— Что ж, — сказал решительно, словно отбрасывая несостоявшуюся версию. — Здесь мы, похоже, зашли в тупик, перспектив нет. Ладно, будем искать в других местах.
