Он пересказал комиссару свои наблюдения: Лапидаров явно нечистоплотный тип, возможно, с криминальным прошлым, Замятин его боялся, а вчера вечером был особенно возбужден и напуган… Однако Петрусенко не стал говорить о взаимоотношениях Лапидарова и Людвига Августовича, о своей догадке: Лапидаров шантажирует семью Лютцев. Это был очень деликатный и личный момент: кто знает, какая семейная тайна гнетет этих славных людей, которых он полюбил! Если они захотят – расскажут комиссару сами.
Под конец, пожимая Викентию Павловичу руку, Эккель совершенно серьезно сказал:
– Я уже чувствую, что это будет трудное дело. Как всегда, когда замешаны русские! Вы не обижайтесь, но это правда так – у меня большой опыт. В наш город каждое лето приезжает много ваших соотечественников, в основном люди состоятельные, аристократы. Но и разного отребья слетается, как мухи на мед, – чуют, что пахнет деньгами, можно поживиться! Если какая-нибудь история случается с французом, или итальянцем, или даже поляком – обычно там все просто. Ну уж если с русскими – то или запутанно невероятно, или невероятно нелепо! Что хуже – и сам не знаю.
Викентий Павлович постарался сдержать улыбку: методичному, организованному и прямолинейному немцу трудно понять страсти русской души…
Весь дом и территорию пансионата полицейские тщательно осмотрели, но не нашли ни мертвого тела, ни следов крови. Комиссар после полудня ушел, но в доме оставил вице-вахмистра Хофбауера – на случай появления Лапидарова. Надежда сомнительная, но все же… У комиссара осталось несколько пока что не разгаданных загадок. Они же тревожили и Петрусенко. Зачем было уносить и прятать мертвое тело, если убийца все равно скрылся? Возможно, Лапидаров предполагал вернуться, скрыть следы убийства в комнате Замятина и продолжать жить в пансионате как ни в чем не бывало! А про Замятина распустить слух, что тот спешно уехал – ненормальный человек, что с него возьмешь!.. Что ж, может быть, и так. Что же тогда помешало Лапидарову вернуться? А может быть, – по-другому: вдруг мертвое тело каким-то образом может выдать убийцу, изобличить его? Значит, если будет найдено тело – станет ясно, где и как искать убийцу… Есть еще одна загадка: куда исчез слуга Замятина – Савелий? Он тоже убит? Не слишком ли много даже для здоровяка Лапидарова! Тогда, может, он так сильно испугался, что убежал и прячется? А вдруг Савелий – соучастник преступления, действовал заодно с убийцей? И, самое главное: где же все-таки тело?
Нельзя сказать, чтобы Петрусенко не приходила в голову мысль: а вдруг Замятин не убит, а только ранен, насильно уведен, а значит – жив? Но многое, очень многое почти убеждало Викентия Павловича в обратном: в этом деле есть жертва и есть убийца!
Можно было ожидать, что обед пройдет в тягостном молчании напуганных людей. Однако все оказалось не так. Обитатели «Целебных вод» были возбуждены, рассказывали друг другу о том, как их допрашивали, какие вопросы задавали. Каждый имел свою версию происшедшего, высказывал ее, остальные начинали дружно обсуждать – соглашаться или отвергать. Обед затянулся: казалось, людям не хочется расходиться. И только один Петрусенко по-настоящему понимал причину: не только общий интерес и чувство сопричастности к трагедии – еще и неосознанная тревога… Но потом все же столовая опустела. Норвежцы ушли на концерт в курзал, Эрих и Труди – на вокзал, прокатиться в Карлсруэ, фон Кассель – на прогулку в сосновый бор. Люся все-таки повела дочку в театр марионеток.
– Позволь, дорогая, я останусь здесь? – попросил ее Викентий. – Надо подумать…
– Но только потом непременно все мне расскажешь! – погрозила пальцем жена.
Викентий улыбался, глядя им в след. Он всегда все рассказывал Людмиле, часто еще до того, как дело бывало раскрыто. Она не раз задавала ему такие вопросы по ходу следствия, которые давали новый толчок его мыслям. А часто, обсуждая с женой нюансы дела, он неожиданно находил нужное решение…
Люся и Катюша ушли, он же сел на своей веранде в кресло-качалку, раскурил трубку, задумался…
– Викентий Павлович, простите, ради бога!
У перил веранды стояли Сергей Ермошин и Эльза. Девушка смотрела на него несколько виновато, но с выражением полного доверия и надежды.
– Викентий Павлович, дело вот в чем…
Но Эльза не дала Сергею закончить, мягким жестом остановила его и сказала сама:
– В Карлсруэ, на летном поле, когда вы просили пропустить нас к аэроплану, к Сергею… я слышала, вы сказали офицеру, что работаете в российской полиции. Но можно сказать, что не слыхала – не о том думала тогда, а потом вообще забыла. И вдруг сегодня вспомнила, когда все эти ужасные вещи случились и нас комиссар допрашивал. Я спросила Сергея, и он мне подтвердил: да, вы раскрываете опасные преступления, убийства…
Ермошин улыбнулся:
– Не ругайте меня, Викентий Павлович, что я раскрыл ваше инкогнито! Лиза сама вспомнила, не мог же я ей соврать! А коль такое случилось, я подумал: немецкому комиссару вы ведь представились?
– Конечно, – Петрусенко кивнул. – И я догадываюсь, Лизонька, о чем вы хотите меня просить… Ваша семья оказалась в трудном положении. Чем скорее прояснятся эти загадочные обстоятельства исчезновения, а возможно, и убийства, тем лучше для вас, для пансионата. Вы симпатичны мне, я хотел бы помочь… Да и самому, знаете ли, интересно! Так что считайте: Alea jacta est – Жребий брошен!
Эльза быстро взбежала на веранду, порывисто обняла Петрусенко:
– Спасибо вам! Вы такой милый!
– Вот как сильно вы верите в меня? – удивленно поднял он брови, придержав девушку за плечи.
Она быстро оглянулась на Ермошина:
– Мне Сережа сказал, что вы очень хороший следователь!
– Тогда не будем терять времени. – Петрусенко на миг задумался. – Вот что, Лиза: родителям вы обо мне, как я понимаю, не говорили?
– Нет-нет! Без вашего позволения…
– Я разрешаю. Пойдите расскажите им, а потом попросите отца прийти сюда, на мою веранду. Нам с ним найдется о чем поговорить…
Петрусенко еще не успел до конца обдумать круг вопросов, как на аллее появилась высокая, немного сутуловатая фигура Людвига Августовича. На его открытом лице сразу читались все чувства: удивление оттого, что его постоялец-аптекарь вдруг оказался сыщиком; переживание за все происходящее; озабоченность положением семьи; надежда на помощь…
– Присаживайтесь, дорогой господин Лютц, – сказал ему Петрусенко доброжелательно. – И не беспокойтесь: наш разговор не будет похож на недавний допрос комиссара Эккеля. Мы с вами поговорим совсем о другом. Я надеюсь, вы мне по собственной воле и совершенно откровенно расскажете, чем вас шантажировал ваш лжедруг Лапидаров?
Лютц покраснел, втянул голову в плечи, снял очки и стал их протирать. Потом поднял беспомощно-близорукие глаза на Петрусенко, но сказать ничего не успел. Викентий Павлович остановил его:
– Людвиг Августович, милый, не надо отрицать очевидного! Я давно догадался, мне было жаль вас, но я не вмешивался – это было сугубо ваше дело. Но сейчас все изменилось. И если вы хотите, чтобы я вам помог, сумел докопаться до истины и найти преступника – не запирайтесь. Если это будет возможно – я вашу тайну сохраню. Но мне нужно знать то, что знал Лапидаров!
