Но, может, все-таки он ошибается? Викентий Павлович покачал головой: он почти уверен, но все же «почти». Хорошо бы проверить каким-то образом…
– Вот ваша любимая трубка! – Ермошин присел рядом. И, видя, что следователь расслабился, раскуривая трубку, легко откинулся на спинку скамейки и улыбается, рискнул спросить: – Вижу, Викентий Павлович, вам все уже ясно? Помог я вам своим замечанием?
– Еще как, Сережа! – Петрусенко весело обнял его за плечи. – Но можешь помочь еще больше!
– Все, что угодно! – с энтузиазмом воскликнул Ермошин. – Хотя, конечно, лучше всего у меня получается летать!
– Кстати, ты, кажется, говорил, что твой аэроплан в полном порядке? А как твоя нога?
Когда они вернулись из Карлсруэ, Ермошин рассказывал, что его аэроплану городские власти обеспечили отличный уход, и сейчас машина полностью готова к полетам.
– Нога, благодаря чудодейственным водам, совершенно здорова. Я бы даже сказал – как новенькая!
– Значит, летать можешь?
– Да хоть сию минуту! Вот только…
– Понимаю! – Викентий Павлович кивнул. – И в небо подняться хочется, и землю – то бишь милую Лизу – покидать страшно…
– Вы ясновидец, я давно это знаю! – Ермошин улыбался открыто, искренне. – Лизу я в любом случае не покину, только на время. Вот и оттягиваю наступление этого времени.
– А ты, Сережа, объедини то и другое. Поднимись в воздух вместе с Лизой… Она ведь никогда не летала. Неужели у вас не было такого разговора?
Ермошин искренне удивился:
– Нет, и в голову не приходило!
Сейчас, после слов Петрусенко, он и сам не понимал: как же так, не догадался предложить Лизе полет! Наверное, потому, что Ванда, его бывшая пассия, однажды категорически отвергла эту возможность.
Ермошин спросил неуверенно:
– Но, может быть, она не захочет? Даже не каждый мужчина преодолевает страх высоты!
– А ты попробуй. Мне кажется – Лиза смелая девушка… Сейчас такая отличная погода стоит, как бы не испортилась! Так что не тяни, завтра и летите!
Сергей внимательно посмотрел на Викентия Павловича. У того был невероятно простодушный, беззаботный вид, настолько простодушный, что Ермошин засмеялся.
– Но каким же образом этот наш с Лизой полет может помочь вам? Я ведь правильно вас понял?
Викентий Павлович выпустил еще одну порцию дымных колечек, потом ответил уже по-другому, серьезно:
– Да, дорогой. Именно ты и именно вашим полетом можешь мне помочь… Ты покажешь Лизе сверху ее родовые владения – замок графини Альтеринг!
Ермошин немного помолчал, обдумывая предложение.
– Замок Альтеринг… Значит, покружить над ним, посмотреть… Я что-то там могу увидеть? Я слышал – это заброшенное место, никто туда не ходит.
– Вот и посмотришь, убедишься. Думаю, Лиза не откажется посмотреть на замок с небес… Скажи только: технически такой полет возможен? Все-таки там горы!
– Мой «Ершик» легко поднимается и на большую высоту, – махнул рукою Ермошин. – Это не проблема! Была бы погода хорошая.
– Я уверен, что погода до завтра не испортится… Не теряй времени, найди Лизу, поговори с ней. Но о полете именно над замком заранее не говори – пусть это будет ей сюрприз!
Сергей ушел, а Петрусенко направился к своему коттеджу. Ему нужно было переодеться и пойти в город. Будет неплохо, решил он, если еще в сегодняшних местных вечерних газетах появится информация о том, что знаменитый русский авиатор Ермошин собирается завтра полетать на аэроплане с девушкой, дочкой хозяев своего пансионата. Организовать такое сообщение будет нетрудно – через комиссара Эккеля. А еще Викентий Павлович думал о том, что если полностью принять версию «Замятин-фальшивомонетчик», то станет совершенно ясна одна вещь. Тот, кто называет себя Замятиным, – никуда не скрылся! Он рядом, где-то здесь, в городе! Ведь ему нужно руководить своим «делом»: в том, что именно этот человек и есть руководитель преступной группы по кличке Империал, Петрусенко был уверен. Вот только не совсем было ему ясно, для чего Замятину понадобилась мистификация, переодевание в Лапидарова? Можно, конечно, предположить такой вариант: тело якобы «убитого» Замятина еще пару дней поищут по оврагам и предгорьям и прекратят. А вот «убийцу» Лапидарова продолжали бы искать интенсивно! Теперь этого не нужно делать: есть труп Лапидарова, есть подозреваемый – мститель Ганс Лешке, который наверняка уже скрылся из города. Все уже успокоились, можно продолжать печатать фальшивые деньги. И оставаться в городе! Вот только под какой личиной на этот раз?
17
Виктоˆр Келецкий никогда не жалел о сделанном. Пусть даже что-то не получилось или повернулось не так, как планировал! Он ведь жил необычной жизнью, и прекрасно это понимал. В этой жизни неожиданные повороты – чуть ли не норма. Главное – цель, которая перед тобой стоит, а уж какими к ней добираться путями – не имеет значения! Он спокойно относился к выражению «кривые дорожки». Кривые – значит кривые, ничего страшного. Он умел вовремя сворачивать, отступать, от чего-то отказываться, даже просто отбрасывать… Он никогда не терялся, что бы ни произошло, и судьба вознаграждала его за это счастливое качество.
Когда нелепо погиб Степан, на пути Келецкого подвернулся Витенька Замятин. Когда не стало Замятина, от него остались новенькие, отлично сделанные гравировальные матрицы для денег, в том числе и для марок. Остались и документы, которые позволили Келецкому стать Замятиным – даже не пришлось привыкать к новому имени! А то, что вынужден был дать приказ уничтожить настоящего Замятина, Келецкого не мучило, не волновало. Что было делать, если этот псих стал представлять настоящую угрозу? Не отказываться же из-за него от такого отлично налаженного, прибыльного дела!
В больнице доктора Добровольского, под Москвой, Келецкий общался с Замятиным так – эпизодически. Но и этого ему оказалось достаточно, чтобы понять Витенькину увлекающуюся, импульсивную натуру. Доверчивый авантюрист – вот как определил Витеньку Келецкий, а он считал себя настоящим знатоком человеческих характеров. Потому, встретив Замятина в Варшаве и вспомнив о его художественных способностях, он рискнул – и не ошибся: Замятин увлекся и в конце концов отлично сделал дело. И все же Келецкий кое в чем просчитался! Он совсем не учел, что для Замятина деньги не имеют такой неимоверно притягательной силы, как для него самого и его сообщников. Чертов богач, баловень судьбы! Откуда ему знать, как угнетает несоответствие твоих талантов и желаний и то существование, которое ханжи называют «скромным»! Чтобы вырваться наверх, стать богатым и независимым, Келецкий потратил столько усилий, времени, ума! Сколько ему приходилось унижаться, пресмыкаться, угождать! Разве и ему не хотелось заниматься тем, что нравится, что влечет? Но пока что он себе этого позволить не может! А этот аристократический отпрыск думает, что ему все позволено: поигрался в фальшивомонетчика, надоело – бросил и ушел, когда сам захотел! Кто же тебе позволит, дурачок? Ты же после двух рюмок вина по своему слабоумию начнешь болтать и хвастаться перед всем светом – что, и где, и с кем делал!
