— Я знаю, — беспомощно прошептала она. — Знаю. — И добавила уже настойчивее: — Ты можешь сделать что-нибудь еще?
— Кэтрин… — Доктор вздохнул. Теперь он тоже смотрел в стену. — Я передам вас доктору Орфино.
— Ты отправляешь меня к другому врачу?
— Он сможет принять Натана в понедельник, в три часа.
— Но другой врач — это снова анализы. — Кэтрин была в шоке. — Натан уже устал от них.
— Я понимаю.
— Тони… — Это прозвучало как мольба. Она сказала и тут же пожалела об этом.
Наконец доктор Рокко взглянул на нее:
— Главный врач официально попросил меня от вас отказаться. Прости, Кэтрин, но у меня связаны руки.
Наконец Кэтрин все поняла. Джеймс. Ее свекор нажал на доктора Рокко либо связался с больничным начальством или и то и другое. Не важно. Тони Рокко больше не врач Натана и не союзник Кэтрин.
Она встала, стараясь держать спину прямо, а подбородок кверху, и протянула руку:
— Благодарю вас за помощь, доктор.
Он поколебался, а потом мягко сказал:
— Мне жаль, Кэт. Доктор Орфино — очень хороший специалист.
— Старый? Лысый? Толстый? — с горечью спросила она.
— Он хороший специалист, — повторил Тони.
Кэтрин просто покачала головой:
— Мне тоже жаль.
Она вышла из кабинета в коридор, где можно на прозрачном экране наблюдать за тем, как впалая грудь Натана, опутанная несметным количеством проводов, поднимается и опускается. Утром, если жар спадет и температура снизится, она заберет его домой. Натан будет сидеть в своей комнате, окруженный игрушками. Этот хмурый мальчик не станет задавать слишком много вопросов. Он, как обычно, будет просто ждать, когда случится следующий кризис.
Нужно выбрать удачное время, чтобы сказать ему о новом докторе. Сначала предложить Пруденс свозить его в кино или еще как-нибудь развлечь. Либо подождать, пока у него не испортится настроение. Кэтрин сообщит ему печальную новость сама, и пусть он с ней справляется.
В больнице должна находиться Пруденс. Пусть держит его за руку, если он все-таки заплачет.
Кэтрин не выдержала. В поисках яркого света и свежего воздуха она отправилась в комнату для родителей. Здесь люди не смотрели друг другу в глаза и не выражали соболезнований несчастной вдове, чьего мужа буквально только что застрелили, — все были слишком заняты своими проблемами.
Она оказалась права лишь наполовину.
Мужчина в коричневом костюме подошел к ней в ту же минуту, едва она появилась на пороге. Он двигался прямо к цели.
— Кэтрин Роуз Гэньон?
— Да.
— Это вам.
Она в изумлении взяла пачку документов, не замечая удивленных взглядов. Мужчина исчез так же внезапно, как и возник, — незваный гость, который знал, что ему тут не место. Осталась только она — и комната, полная незнакомых людей, у каждого из них сейчас кто-то близкий боролся за жизнь — там, вниз по коридору.
Кэтрин развернула бумаги и прочла заголовок. Она думала, что предусмотрела все, однако была поражена. В животе что-то оборвалось, она покачнулась.
А потом начала смеяться. Из ее горла вырывался булькающий истерический хохот.
— Джимми, Джимми, Джимми, — не то смеялась, не то рыдала она. — Что же ты наделал?
В слабо освещенной комнате мрачного дома зазвонил телефон. Звонка ждали, но тот, кто взял трубку, все равно нервничал.
— Робинсон? — спросил звонивший.
— Да.
— Вы его нашли?
— Да.
— Мы договорились?
— Выполняйте свою часть контракта, а он выполнит свою.
— Отлично. Я пришлю деньги.
— Вы ведь понимаете, что делаете? Я не смогу его контролировать. Он убивал до того, как сел в тюрьму, он продолжал убивать в тюрьме, и он…
Звонивший резко сказал:
— Поверьте, это именно то, что мне нужно.
Глава 8
Бобби проснулся от телефонного звонка. Лежал несколько секунд, моргал и смотрел в потолок, чувствуя тупую боль в голове. Господи, он весь провонял пивом.
Потом телефон зазвонил снова, и в его сознании, как маленький огонек надежды, промелькнула мысль: Сьюзен.
Он схватил трубку.
— Да?
Женщина на том конце провода оказалась не Сьюзен, и он сам удивился своему разочарованию.
— Роберт Додж?
— Кто это?
— Я Кэтрин Гэньон. Вы застрелили моего мужа.
Силы небесные! Бобби сел. Шторы были опущены, комната погружена во мрак, и он никак не мог сосредоточиться. Его взгляд рассеянно блуждал по сторонам, пока наконец не наткнулся на табло, на котором горели красные цифры: 6.45. Он что, проспал всего три или четыре часа? Явно недостаточно.
— Нам не стоит разговаривать, — сказал Бобби.
— Я звоню не для того, чтобы обвинять вас.
— Нам не нужно разговаривать, — повторил он уже настойчивее.
— Мистер Додж, сейчас меня не было бы в живых, если бы вы не сделали это.
— Миссис Гэньон, идет судебный процесс, есть адвокаты. Нельзя, чтобы видели, как мы разговариваем.
— Понятно. Полагаю, я смогу приехать в музей Изабеллы Стюарт Гарднер, не приведя за собой хвост. А вы сможете?
— Миссис…
— Я буду там в начале двенадцатого. В зале Веронезе.
— Приятной прогулки.
— Вы слышали меня, мистер Додж? Враг вашего врага — ваш союзник. У нас один враг, у вас и у меня, и это значит, что нам не на кого надеяться, кроме как друг на друга.
В четверть двенадцатого Бобби нашел ее перед одной из картин Уистлера. Картина, сплошь в ярких оттенках синего, изображала лениво возлежащую женщину, обнаженную, с роскошными формами, едва прикрытую яркой восточной тканью. Строгий силуэт Кэтрин Гэньон контрастировал с этим фоном. Длинные черные волосы, простое черное платье, черные туфли на шпильках. Даже со спины эта женщина потрясала воображение. Стройная, сдержанная, воплощение хорошей породы и богатства. Бобби решил, что, на его вкус, она чересчур худа, этакая стервочка, но когда она обернулась, почувствовал, как в животе у него стянулся тугой узел. Было нечто необычное в том, как она двигалась. И в ее огромных темных глазах, выделявшихся на бледном точеном лице.
Она смотрела на него, а он на нее, и долгое время никто из них не двигался.
Когда Бобби впервые увидел ее, Кэтрин показалась ему кем-то вроде Мадонны — нежная мать, заслонявшая собой маленького сына. Теперь, когда в его памяти звучали слова о жестоком обращении с ребенком, он видел перед собой черную вдову. Она была невозмутима. Настойчива, если решилась ему позвонить. И скорее всего опасна.
