Куинси так и не привык к орегонскому климату. Он был родом из Новой Англии, а стало быть, смирился бы с бодрящим морозцем — если бы, конечно, ему сопутствовало яркое зимнее солнце. Если честно, он не понимал, как это жителей Орегона не угнетают дождевые облака, висящие прямо над головой. Рэйни всегда говорила, что в ненастные дни ей хочется свернуться калачиком где-нибудь в уютном уголке. В последнее время Куинси в подобную погоду чувствовал себя так, словно бился головой о стену.
— И когда же вы с Рэйни расстались? — спросил Кинкейд. Судя по всему, он не любил тратить время на обмен любезностями.
— Я ушел из дому неделю назад, — кратко отозвался Куинси.
— Вы или она?
— Официально выражаясь, именно я расторг нашу связь.
— Вы подали документы на развод?
— Надеюсь, что до этого не дойдет.
Кинкейд фыркнул, и в его голосе прозвучал сарказм, когда он спросил:
— Вы это обсуждали?
— Нет.
— Хм… Вы на пенсии?
— Да.
Куинси понял, куда клонит Кинкейд. Как и всякий сотрудник ФБР, прослуживший двадцать лет, Куинси удалился на покой, находясь на полном государственном обеспечении. Подобных пенсионных программ мало. Особенно если учесть, что большинство отставных агентов ФБР еще достаточно молоды и могут продолжить работу в частном секторе. Это называлось «двойной игрой». Видимо, у Куинси она шла вовсю. Отсюда машина, дорогой костюм, собственный дом.
— Развод — дело дорогостоящее, — сказал Куинси.
— Хм…
— Вы спрашиваете не о том, сержант.
— А о чем я должен спросить?
— Люблю ли я ее.
— Любите? Вы ведь ее оставили.
— Да, оставил. Только таким способом, как мне показалось, я мог бы заставить ее бросить пить.
Они остановились на посыпанной гравием дорожке. Кинкейд круто повернул направо, шины заскрипели на камнях, машина заскользила. Подъездная дорожка пришла в полную негодность — сущее наказание в зимнее время. Год за годом Рэйни и Куинси давали себе слово, что непременно ею займутся. Замостят, засыплют щебнем.
Но так ничего и не сделали. Им нравилась их маленькая деревянная крепость, а подъездную дорожку они воспринимали как своего рода бастион. Не всякая машина была способна ее преодолеть. И уж точно никто не мог подъехать к их дому, не будучи услышанным.
Кинкейд включил первую передачу и нажал на газ. Машина взлетела на холм, спугнув оленя, который как раз в эту минуту лизал солонец в садике. Животное бросилось в лес. Кинкейд припарковался рядом с островком мокрых папоротников и выбрался из машины, искоса взглянув на Куинси.
Куинси и Рэйни поселились здесь год назад. В небольшом, построенном по индивидуальному проекту доме было все — и самое лучшее. Высокое венецианское окно, из которого открывался вид на горы. Крыша с башенками и сточными желобками. Широкое парадное крыльцо, два одинаковых кресла-качалки.
Рэйни обожала нештукатуренные балки под потолком и гигантский каменный камин. Куинси нравились огромные окна и обилие стеклянных люков, что восполняло недостаток дневного света в ненастную погоду. Дом стоил немало; пожалуй, больше, чем они могли потратить. Но, всего лишь раз взглянув на него, они увидели свое будущее: как Рэйни устроится с книгой у камина, Куинси уединится в своей комнатке и примется за написание мемуаров. А их будущий ребенок, пока еще неизвестной национальности, будет сидеть в центре огромной гостиной и возиться с игрушками.
Они возлагали на этот дом большие надежды.
Но Куинси не знал, о чем думала Рэйни, глядя на их жилище два года спустя.
Он поднялся по ступенькам, остановился перед входной дверью и позволил Кинкейду потянуть за ручку. Дверь была заперта. Рэйни никогда, ни при каких обстоятельствах не бросала дом открытым.
Куинси беззвучно протянул Кинкейду ключ. Тот открыл замок.
Тяжелая дверь отворилась в полутемный коридор, лучи света медленно поползли по выложенному камнем полу. Слева начиналась деревянная лестница с грубо отесанными перилами. Справа находилась большая комната. Оба увидели обширную гостиную с массивным каменным камином, а еще дальше — столовую и кухню.
Куинси с первого взгляда заметил многое: клетчатое шерстяное одеяло, брошенное перед камином, раскрытую на середине книгу, лежавшую на кушетке корешком вверх. Увидел пустой бокал, кроссовки Рэйни, серый свитер, свисающий со спинки зеленого дивана…
В комнате был беспорядок, но ничто не наводило на мысль о борьбе. Куинси даже показалось, что сейчас из кухни выйдет удивленная Рэйни с чашкой кофе в руках.
«Что ты тут делаешь?» — спросит она.
«Я скучаю по тебе», — ответит он.
Хотя, может быть, в руках у нее будет не чашка кофе, а пиво.
Кинкейд наконец прошел в комнату. Куинси следовал за ним; он был рад, что сержант рассматривает помещение и не видит его лица.
В гостиной Кинкейд провозился недолго. Он, видимо, тоже заметил книгу, бокал, кроссовки. Потом зашел в столовую. Записка по-прежнему лежала на столе.
Сержант прочел ее, посмотрел на Куинси, прочел еще раз… Ничего не сказал и отправился в кухню. Куинси не понял, к добру это или нет.
Кинкейд открыл холодильник. Поймал взгляд хозяина и распахнул дверцу пошире, так что тот увидел несколько банок пива. Куинси кивнул; сержант двинулся дальше. В холодильнике оказалось мало еды, но на кухне царил порядок. В раковине кружка и тарелка. Стол чистый.
Рэйни никогда не была образцовой хозяйкой, но всегда содержала дом в порядке. Непохоже, чтобы женщина, хозяйничавшая на этой кухне, страдала от депрессии. Впрочем, Рэйни однажды расследовала дело о самоубийстве одной сорокалетней дамочки, которая вычистила свое жилище от подвала до чердака, а потом повесилась в ванной. В предсмертной записке она в том числе инструктировала мужа, как ему разогреть еду себе и троим детям. Эта женщина, на которую уже не действовали антидепрессанты, больше не желала никому причинять неудобств. Она просто не хотела жить.
Кинкейд прошел по боковому коридору в кабинет. Это была одна из немногих комнат, где на полу лежал ковер — толстый, шерстяной, по которому Куинси любил расхаживать, пытаясь придумать нужную фразу. Здесь было его царство — вернувшись после недельного отсутствия, он уловил слабый запах своего лосьона после бритья. Интересно, заходила ли Рэйни сюда в течение недели? Быть может, она чувствовала этот аромат и думала о нем.
Стол был прибран, черное кожаное кресло аккуратно задвинуто. Комната казалась слегка заброшенной. Она превратилась не то чтобы в место воспоминаний — скорее, в предзнаменование того, что должно было произойти.
Кинкейд заглянул в последнюю дверь — там была спальня.
В ней царил куда больший беспорядок. Пуховое одеяло — зеленое, с золотым и красным, — было отброшено в изножье кровати. Кремовые простыни сбиты в ком, в углах грудами лежала одежда. В воздухе стоял запах пота и несвежего белья.
