— Я хочу взглянуть, что за поворотом…
— Милая, остановись и попей воды, пока я не схватил тебя.
Кимбёрли, нахмурившись, посмотрела на него. Лицо Мака выражало решимость. Он стоял в десяти футах позади нее, возле камня, торчащего из ручья, вдоль которого они спускались по крутому склону.
После трех часов трудной ходьбы половину тела Кимберли покрывала ярко-красная сыпь — от ядовитых растений, от крапивы. Тенниска промокла насквозь, шорты — тоже. Даже ботинки хлюпали при ходьбе. Волосы слиплись.
Мак заметно отличался от нее. Он стоял, опершись коленом на большой камень. Серая нейлоновая рубашка облегала его могучую грудь. Короткие темные волосы над красивым тягорелым лицом были аккуратно откинуты назад. Дышал он спокойно. На нем не было ни царапины. После трех часов нелегкой ходьбы Мак выглядел как фотомодель.
— Укуси меня, — сказала Кимбёрли, но все же остановилась и неохотно вынула бутылку с водой. Вода была теплая, отдавала пластиком, было приятно ощущать, как она льется в горло. Кимберли было жарко. Грудь ее тяжело вздымалась. Ноги дрожали. Преодолевать полосу препятствий ей было легче.
— По крайней мере в такую жару клещи прячутся в траве, — усмехнулся Мак.
— Что?
— Клещи. Они не любят жары. А вот весной и осенью… Кимберли испуганно взглянула на свои голые ноги. Кровососущие паразиты, только их и не хватало…
Уловив в голосе Мака насмешку, она настороженно посмотрела на него.
— С огнем играешь, — бросила Кимберли.
— Полезешь за ножом? Весь день только и жду этого.
— Не хочу разочаровывать тебя, но жалею, что взяла нож. Он стирает кожу на бедре, и это очень неприятно.
— Может, снимешь? С удовольствием помогу.
— О Господи.
Кимберли провела рукой по коротким волосам. Ладонь стала мокрой, соленой, противной. Вид у нее, должно быть, жуткий. А он все равно флиртует с ней. Ненормальный, и все тут.
Кимберли взглянула на солнце. С того места, где стояла она, было едва видно, что оно клонится к закату. Странно, но здесь легко не заметить прихода ночи. Деревья покрывали тенью почти все вокруг, а температура все не понижалась. Однако солнце заходило, было уже поздно.
— Остается мало времени, — заметила она.
— Да, — согласился Мак.
— Нужно идти.
Кимберли собиралась сунуть бутылку с водой в рюкзак, но Мак удержал ее руку.
— Попей еще.
— Я только что пила!
— Мало. Выпила около литра. Ты ведь слышала Кэти Лэвайн. В этих условиях через час у тебя выйдет с потом никак не меньше. Пей еще, Кимберли. Это важно.
Пальцы его продолжали держать ее руку. Не стискивали не оставляли синяков, и все-таки она очень остро ощущала его прикосновение. Кончики пальцев Мака были огрубевшими, ладонь влажной, возможно, такой же потной, как он весь, как вся она. Кимберли не отстранилась.
И тут впервые…
Ей захотелось приблизиться к нему и поцеловать. Такого мужчину, должно быть, очень приятно целовать. Кимберли подумала, что он будет нежным, неторопливым. Поцелуй станет началом любовной игры, давно знакомой ему.
А ей?
Ей будет плохо. Кимберли понимала это и знала почему. В нем соединятся желание, надежда, гнев, тщетная попытка забыть о своем теле, избавиться от непреходящего беспокойства, омрачающего каждый ее шаг. Забыть на минуту, что здесь заблудилась девушка, и она очень старается найти ее, но, видимо, по-прежнему беспомощна. Она не спасла сестру. Не спасла мать. Почему же думать, что на сей раз будет по-другому?
Ей нужно очень много. У нее сильные желания, а Мак может смеясь прожить всю жизнь. Она же, наверное, так и умрет, не избавившись от страданий.
Кимберли отошла от Мака, взяла бутылку с водой и долго пила.
— В такое время, — сказала она, оторвавшись от горлышко — нужно иметь силы выкладываться.
А Мак приподнял брови.
— Думаешь, я слабый?
Кимберли пожала плечами.
— Думаю, что скоро стемнеет и нам нужно больше двигаться и меньше говорить.
— Кимберли, который час?
— Начало девятого.
— А где мы?
— Где-то на своем трехмильном участке.
— Милочка, мы спускаемся уже три часа. Спустимся еще нескольку, я тоже хочу увидеть, что за ближайшим поворотом. Как по-твоему, нам нужно завершить трехчасовой спуск и волшебным образом подняться к базовому лагерю за оставшийся до темноты час?
— Я… я не знаю.
— Это невозможно, — отрезал Мак. — Когда стемнеет, мы еще будем в лесу. Хорошо, что, судя по карте, мы недалеко от идущей на запад тропы. Мы осмотрим эту часть ручья, оставим метку, потом найдем тропу. Почва на ней тверже, и мы будем освещать дорогу моим фонариком. Это трудно и опасно, но не совсем безрассудно. Не думай, что я не умею выкладываться, милочка. У меня в этом побольше опыта, чем у тебя.
Кимберли кивнула. Мак, подвергавший их жизни риску, как ни странно, нравился ей из-за этого еще больше.
— Ладно. — Она поправила рюкзак и пошла по берегу ручья, бросив через плечо: — Старый хрыч.
Мак топнул ногой. Это вызвало у нее улыбку и улучшило настроение на пути до конца поворота, где наконец впервые за день им повезло.
Кимберли увидела это первой.
— Где мы? — спросила она.
— На своем участке, мы не должны были выйти…
Кимберли указала ему на дерево со свежеобломанной веткой. Потом увидела растоптанный папоротник, а дальше примятую траву. Она ускорила шаг, не сводя глаз с грубо протоптанной тропы, начавшей петлять по лесу. Тропа была широкой, с четкими следами. Кто-то один бежал вниз по склону, почти не разбирая дороги. Может быть, это был мужчина, согнувшийся под тяжестью одурманенной наркотиком ноши.
— Мак! — Кимберли едва сдерживала волнение. Особый агент посмотрел на солнце.
— Кимберли, — решительно сказал он, — беги.
Она, шатаясь, побежала по тропе. Мак следовал за ней по пятам.
Глава 27
Штат Виргиния
20 часов 43 минуты. Температура 34 градуса
Тине была отвратительна эта жижа. Еле текущая, пузыпащаяся, вонючая, покрытая рябью из-за снующих в ней тварей, которых она не видела и не хотела видеть. Вода медленно колыхалась, словно зверь, поджидающий ее конца.
У Тины не было выбора. Она была измождена и обезвожена. Кожу жгло от солнца и укусов. Казалось, все ее тело в огне, однако она начинала дрожать: перегретая кожа покрывалась мелкими пупырышками. Она умирает, это ясно. Люди ведь состоят на восемьдесят процентов из воды. Тина была как пруд, высыхающий от зноя. Свернувшись калачиком на горячем камне, Тина подумала о матери. Пожалуй, стоило сказать ей о беременности. Конечно, мать расстроилась бы, но только потому, что по себе знала, как тяжела жизнь молодой незамужней женщины с ребенком. Справившись с потрясением, она помогла бы дочери, поддержала бы ее.
