— Привет.
Робин села на табурет рядом с ним. Она была одета иначе. Волосы собраны в хвост, вместо наряда уличной шлюхи — джинсы и футболка.
— Привет, — откликнулся он. — Отработала?
— Да, — сказала она и помахала официантке.
В ней изменилось что-то еще, но Джону никак не удавалось уловить, что именно. Это не имело отношения к ее одежде или отсутствию килограммов макияжа на лице. Если бы он знал ее лучше, он понял бы, что она нервничает.
— Ты никогда не думал, что ненавидишь свою работу? — спросила она. — Что, может, тебе нужно просто сбежать и никогда не оглядываться назад?
Он улыбнулся. Он рассматривал идею бегства из дома все время, пока находился в «Коустел».
— Ты в порядке?
Она кивнула и насмешливо улыбнулась.
— Ты что, преследуешь меня? Сначала больница, теперь здесь.
Джон огляделся по сторонам.
— А ты что, выкупила это место?
— Я всегда здесь завтракаю.
— Тогда извини, — сказал он. — Мне просто показалось, что это неплохое местечко, чтобы посидеть немного. — В кои-то веки у него в кармане появились деньги, и ему хотелось побаловать себя.
— Я солгала тебе, — сказала она.
— Насчет чего?
— Насчет первого поцелуя, — ответила она. — Это было не с лучшим другом моего младшего брата.
Джон постарался перевести услышанное в шутку, хотя чувства его были задеты.
— Только не говори, что это был сам твой младший брат.
Она улыбнулась и налила в свой кофе немного сливок.
— Мои родители были наркоманами на таблетках, — сказала она. — По крайней мере моя мать и тот кадр, с которым она трахалась. — Робин взяла ложечку. — Государство забрало меня от них, когда я была совсем ребенком.
Джон не знал, что сказать.
— Мне очень жаль слышать это, — наконец произнес он.
— Да уж, — сказала она. — И некоторое время меня носило по приемным семьям. Я встречала кучу приемных отцов, которые были очень рады тому, что под их крышей живет маленькая девочка.
Джон молча смотрел, как она размешивает кофе. У нее были очень маленькие руки. И почему женские руки намного более привлекательны, чем мужские?
— А как насчет тебя? — спросила она. — Ты тоже из неблагополучной семьи?
Она произнесла эти слова с некоторым сарказмом. Джон встречал немало опасных преступников, которые утверждали, что оказались жертвами обстоятельств, что именно неполноценные семьи толкнули их на путь преступлений. Послушать их, так у них просто не было выбора.
— Нет, — сказал он. — Я из идеальной семьи. Прекрасная мать — красивая, чудесно готовит, воспитатель отряда скаутов. Несколько сдержанный отец, но каждый вечер он был дома и интересовался тем, что я делаю.
Джон подумал о сестре. Она, вероятно, сейчас висит на телефоне и пытается сотворить чудо. Он не знал, поступит ли тетя Лидия честно, но понимал, что может прожить остаток жизни с миром в душе, зная, что впервые за двадцать лет Джойс ему поверила.
Робин дважды ударила ложечкой по краю своей чашки, потом положила ее на стойку.
— Итак, что же произошло с тобой, Джон? Как ты попал в тюрьму?
Он пожал плечами.
— Плохая компания.
Она рассмеялась, хотя явно не считала это забавным.
— Полагаю, ты был невиновен?
Она уже спрашивала его об этом два дня назад в больнице, и он дал ей стандартный ответ:
— В тюрьме все виновны.
Робин молчала, глядя в зеркало позади стойки.
— Ладно, — сказал он, желая поменять тему. — Так с кем же был твой первый поцелуй?
— Мой первый настоящий поцелуй? — переспросила она. — Первый парень, с которым я целовалась, потому что действительно хотела его поцеловать? — Она, похоже, задумалась. — Я познакомилась с ним в детском доме, — наконец сказала она. — Мы были вместе двадцать пять лет.
Джон подул на свой кофе и отхлебнул.
— Долго.
— Да, весьма. — Она снова взяла ложечку. — Я много изменяла ему.
Джон поперхнулся.
Она улыбнулась, но скорее не ему, а самой себе.
— Мы расстались два года назад.
— Почему?
— Потому что, когда так долго кого-то знаешь, когда растешь вместе с кем-то, ты слишком… — Она запнулась, подбирая нужное слово. — Оголен, — наконец решила она. — Слишком уязвим. Я знаю все о нем, а он знает все обо мне. Так нельзя любить человека по-настоящему. Я хотела сказать, любить его, конечно, можно — он как будто часть меня, часть моего сердца, — но с ним нельзя быть такой, какой тебе хочется. Нельзя любить его как любимого. — Она пожала плечами. — Если бы я действительно заботилась о нем, я бы бросила его, чтобы он мог жить своей жизнью.
Джон не знал точно, что на это сказать.
— Он был бы сумасшедшим, если бы отпустил тебя.
— Ну, в этой истории учитывается не только моя точка зрения, — призналась она. — Могу сказать, что я настоящая стерва, если ты сам этого еще не заметил. А что насчет тебя?
— Меня? — вздрогнув от неожиданности, переспросил Джон.
— Есть у тебя подружка?
Он засмеялся.
— Ты шутишь? Я сел, когда мне было шестнадцать. Единственная женщина, которую я видел, была моя мать.
— А как же насчет… — Она умолкла. — Ты ведь был мальчишкой, верно? Когда попал в тюрьму?
Джон почувствовал, как у него сами собой сжимаются челюсти. Он кивнул, не глядя на нее и стараясь прогнать из головы воспоминания о Зебре, об этих черно-белых зубах, о его руках, давящих на его затылок.
Если она что-то и заметила, то виду не подала. Вместо этого она подула на свой кофе и наконец сделала первый глоток.
— Черт, он остыл.
Джон подал знак официантке.
— Как вам у нас? — спросила та.
— Хорошо, спасибо, — ответил Джон, позволив подлить в свою чашку еще кофе.
Он не привык к такому количеству кофеина по утрам, и руки у него вспотели. Или, возможно, он просто нервничал из-за того, что здесь была Робин. Она разговаривала с ним так, будто они хорошо знали друг друга. Джон не мог вспомнить, было ли в его жизни такое время, когда он вел с кем-то такой разговор.
— Дайте мне знать, если что-нибудь понадобится, — сказала официантка.
Робин подождала, пока она отошла, и спросила:
— Итак, Джон, чем же ты занимался, после того как вышел на волю?
— Воссоединялся со своей семьей, — ответил он, а потом не удержался и добавил: — Я искал своего кузена. Есть кое-что, о чем нам с ним нужно потолковать.
