– Ну а оставшиеся двое?
– Гувернантка. Не помню уж ее имени, но добропорядочная и
способная женщина. Томсон… Джонс – что-то в этом роде. И еще был ребенок,
сестра Кэролайн Крейл по матери. Ей тогда было лет около пятнадцати. Теперь это
леди с именем. Она археолог, путешествует в экзотических краях. Уоррен, Анджела
Уоррен, молодая особа, вызывающая всеобщий интерес. Я встретил ее несколько
дней назад…
– Следовательно, не она поросенок, который заплакал?
Сэр Монтегю посмотрел на Пуаро удивленно. Наконец сказал:
– Ей было о чем плакать! Она изуродована… Не знаю, известно
ли это вам, но у нее ужасный шрам на лице. И… Но вы обо всем этом узнаете сами!
Пуаро встал.
– Благодарю. Вы были очень любезны. Если миссис Крейл не
убила своего мужа…
Деплич перебил его:
– Но она убила его, дорогой мой. Убила! В этом я убежден.
Пуаро продолжал, словно не заметив, что его перебили:
– …тогда логично полагать, что его убил кто-то из этих
пятерых.
– Я думаю, что кто-то из них мог бы это сделать, – сказал
Деплич, – но я не вижу для чего. У остальных не было никаких причин! Да, я
уверен, никто из них не мог убить. Надо выбросить из головы эту мысль.
Эркюль Пуаро только улыбнулся, слегка покачав головой.
Глава 2
Прокурор
– Несомненно, виновна! – лаконично изрек мистер Фогг.
Эркюль Пуаро задумчиво посмотрел на худую фигуру прокурора.
Квентин Фогг являл собою прямую противоположность Монтегю
Депличу. Последний был личностью магнетической, эгоистичной и склонной к
полемике. Деплич производил эффект быстрыми и драматичными изменениями
поведения. Великодушный, приветливый, очаровательный, он мог мгновенно стать
совсем иным: какая-то хищная улыбка открывала его зубы, готовые, казалось, вас
разорвать.
Квентин Фогг был худощав и бледен, его индивидуальность не
была так ярко выражена. Его вопросы были спокойны, не выказывали никаких
чувств, отличались настойчивостью и твердостью. Если Деплича можно сравнить со
шпагой, то Фогг скорее напоминал бурав. Он никогда не пользовался славой, но
был известен как олицетворение законности и, как правило, выигрывал процессы.
Эркюль Пуаро посмотрел на него задумчиво:
– Итак, таково ваше впечатление?
Фогг утвердительно кивнул.
– Видели бы вы ее на скамье подсудимых! Старый Хэмфри Рудольф,
который вел следствие, разделал ее как господь черепаху.
Он умолк на миг и неожиданно добавил:
– Собственно говоря, знаете, удовольствие было слишком
легким.
– Не понял вас… – сказал Эркюль Пуаро.
Фогг свел четко очерченные брови. Его холеная рука
поглаживала верхнюю безусую губу.
– Как бы лучше выразиться?.. Не стреляй в птицу, которая
сидит. Это чисто английская поговорка. Она лучше выражает мою мысль. Сейчас вы
меня поняли?
– Это поистине, как вы сказали, английская поговорка. И я,
кажется, понял вас. Как в уголовных делах, так и в охотничьих угодьях
англичанину нравится, чтоб жертва также имела шанс. Это – спортивная точка
зрения.
– Абсолютно верно. В данном случае обвиняемая не имела ни одного
шанса. Хэмфри Рудольф делал с ней все, что хотел. Сначала допрос учинил Деплич.
Она выдержала его смиренно и покорно, как девочка на конфирмации. На вопросы
Деплича она отвечала будто заблаговременно выученными фразами – очень гладко,
но абсолютно неубедительно! Ее научили, что необходимо говорить, и она
говорила. Деплич не был в этом повинен. Старый лис сыграл свою роль отменно. Но
на всякой сцене должно быть два артиста, один-единственный не может вести всю
пьесу. А она не подавала ему необходимых реплик. И тогда поднялся старина
Хэмфри. Я полагаю, вы имели случай видеть его… Он взмахнул своей мантией,
покачался, будто пятился назад, а затем… Он заманивал ее в бесчисленное
множество капканов, и каждый раз она в них попадала.
Он принуждал Кэролайн соглашаться с абсурдностью ее
заявлений, заставлял противоречить самой себе, увязать все дальше и дальше во
лжи. И наконец, подал свое обычное блюдо – веско и решительно сказал: «Я
считаю, миссис Крейл, что ваш рассказ о цикуте, которую вы похитили якобы для
самоубийства, от начала и до конца выдумка. Вы взяли ее с целью дать вашему
мужу, который хотел вас оставить и сойтись с другой женщиной. И вы
действительно обдуманно дали ему яд». Кэролайн Крейл посмотрела на него – она
была такая очаровательная, нежная, тонкая – и сказала: «Ой, нет, нет, я этого
не делала!» Это была самая неуклюжая, самая неубедительная защита из всех,
какие мне доводилось слышать. Я увидел, как Деплич нервно завертелся на стуле.
Он сообразил, что в эту минуту все уже было проиграно.
Фогг немного помолчал и продолжал:
– Присяжные поняли, что это создание не имеет ни малейшего
шанса на спасение. Она даже не была в состоянии защищать себя. Стало очевидно,
что любой ее аргумент разгромил бы старый пень Хэмфри. Все почувствовали, что
она погибла.
Но это было, если хотите, самым лучшим, что она могла
сделать. Перерыв, когда присяжные ушли на совещание, продлился не более
получаса. Их решение звучало так: виновна, но заслуживает снисхождения. И,
понимаете, на самом деле контраст между нею и девушкой, замешанной в процессе,
был в пользу Кэролайн. К той с самого начала присяжные отнеслись с антипатией.
Она, однако, с этим не считалась и ни на минуту не теряла спокойствия. Очень
красивая, с головой на плечах, современная, она для присутствующих на процессе
женщин была одиозной фигурой – типом женщины, которая рушит семейный очаг.
Любая семья всегда находится в опасности, если вблизи такие девицы, из которых
так и брызжет секс и которые с презрением относятся к правам женщин-матерей.
Надо признать, что она не жалела себя. Она была по-своему честна, искренне
сознавшись в том, что полюбила Эмиаса Крейла, как и он ее, и что она ни на
минуту не колебалась в своем желании увести его от ребенка и жены.
Я и то был восхищен ее смелостью. Деплич с пристрастием ее
допрашивал, но она выстояла. Присяжные, однако, не симпатизировали этой девице.
И судье она не понравилась. Судьей был старый Эвис, довольно легкомысленный в
молодости, ставший большим моралистом, когда надел мантию. Его обвинительная
речь против Кэролайн Крейл – это воплощение милосердия. Он не мог отбрасывать
факты, однако довольно ощутимо намекал на то, что обвиняемая была
спровоцирована.
Эркюль Пуаро спросил:
– Он не поддерживал концепции защиты, то есть самоубийства?
