— Спасибо. Приятно было познакомиться, Ганнибал.
Я успокоенная ухожу к Бонни, которая ждет меня около дома.
Пока я ехала в машине, у меня было время подумать, почему я после всего, что случилось, не поменяла местожительство. Я поняла, что осталась в этом доме из-за упрямства. Или глупости. Но как бы там ни было, этот дом олицетворяет основную черту моего характера. Отказаться от него — все равно что отказаться от себя. Без него мне точно никогда не собрать себя в единое целое.
Я знаю, будут призраки. Но я никуда не уеду.
Мы на кухне. Я спрашиваю Бонни без всяких предварительных раздумий:
— Есть хочешь, солнышко?
Она смотрит на меня и кивает.
Я довольна и тоже киваю в ответ. Первое правило мамы: люби своего ребенка. Второе правило мамы: накорми своего ребенка.
— Давай посмотрим, что у нас в холодильнике.
Она идет за мной, я открываю холодильник, заглядываю внутрь. «Научи их охотиться», — думаю я и с трудом сдерживаю истерический смех. Ситуация в холодильнике удручающая. Остатки арахисового масла в банке и молоко, которое забыло про свой срок годности.
— Прости, детка. Похоже, придется съездить в магазин.
Я тру глаза и тихо вздыхаю: «Господи, как же я устала!» Но существует родительский принцип. Это даже не правило — закон природы. Он гласит: «Дети — ваши, вы за них в ответе». Что ж, скверно, что вы устали, но что поделать, если они не умеют водить машину и у них нет денег.
Ладно, проехали. Я смотрю на Бонни и улыбаюсь:
— Давай съездим и все купим.
Она отвечает мне прямым взглядом, потом улыбается и кивает головой.
Вот так.
Я хватаю сумку и ключи:
— По коням!
Я велю Кинану и Шантцу оставаться у дома. Я могу сама о себе позаботиться, кроме того, мне куда важнее знать, что никто не будет меня ждать с ножом в доме, когда мы вернемся.
Мы движемся вдоль полок супермаркета «У Ральфа».
— Показывай, солнышко, — говорю я Бонни. — Я не знаю, что ты любишь.
Я толкаю тележку и иду за Бонни, которая медленно и внимательно оглядывает полки. Каждый раз, когда она показывает пальцем, я хватаю упаковку и смотрю на этикетку, чтобы запомнить. Слышу громкий низкий голос у себя в голове. «Макароны с сыром, — гудит голос. — Спагетти с мясным соусом — без грибов. Ни за что, под страхом смерти. „Фритос“, острые и сочные». Пищевые заповеди. Ключики к Бонни: очень важно.
Мне кажется, что внутри у меня начинает двигаться что-то заржавевшее и пропыленное, одно скрипучее колесико цепляется за другое. Любовь, кров, макароны и сыр. Это все естественно и правильно.
«Как езда на велосипеде, детка», — слышу я голос Мэтта.
— Может быть, — бормочу я в ответ.
Я так увлекаюсь беседой с самой собой, что упускаю момент, когда Бонни останавливается, и едва не наезжаю на нее тележкой и слабо улыбаюсь:
— Прости, солнышко. Мы все взяли?
Она улыбается и кивает. Все сделано.
— Тогда поедем домой и поедим.
«Проблема не в умении ездить на велосипеде, — внезапно осознаю я. — Дело в том, что изменился путь, по которому едет этот велосипед. Любовь, кров, макароны, сыр. Разумеется. Но есть еще немой ребенок и новоиспеченная мамаша, которая напугана, разговаривает сама с собой и вообще малость не в себе».
Я разговариваю по телефону с женой Алана и одновременно наблюдаю, как Бонни с жадностью поглощает макароны. «Дети становятся прагматиками, когда речь заходит о еде», — думаю я. Я знаю, что небо падает, но, послушайте, есть-то все равно надо!
— Я так тебе благодарна, Элайна. Алан рассказал мне про ваши дела, и я никогда бы…
Она перебивает меня:
— Пожалуйста, прекрати, Смоуки. — У нее мягкий укоряющий голос. Он заставляет меня подумать о Мэтте. — Тебе нужно время, чтобы со всем разобраться, а маленькой девочке нужен присмотр, когда тебя нет дома. Это же временно. — Я молчу, в горле застрял комок. Кажется, она это чувствует, такой уж она человек. — У тебя все образуется, Смоуки. Ты сделаешь для нее все, что сможешь. Ты была замечательной мамой для Алексы. И с Бонни у тебя все получится.
При этих словах на меня набегает тьма скорби и благодарности. Я откашливаюсь и хрипло говорю:
— Спасибо.
— Никаких проблем. Позвони, когда тебе понадобится моя помощь.
Не дождавшись ответа, она вешает трубку. Элайна всегда умеет поставить себя на место другого. Она согласна присмотреть за Бонни, если мне понадобится отлучиться. Без своих колебаний и моих просьб.
«Ты не одна, детка», — шепчет Мэтт.
— Может, да, — шепчу я. — Может, и нет.
Звонит телефон, прерывая мой разговор с призраком.
— Привет, лапонька, — говорит Келли. — Маленькая новость, с которой я бы хотела тебя познакомить.
Мое сердце сжимается. Что еще?
— Рассказывай, — прошу я.
— В офисе доктора Хиллстеда нашли «жучки».
Я хмурюсь:
— И что?
— Вспомни письмо Джека-младшего, лапонька. Тебя не заинтересовало, откуда он все узнал?
Молчание. Меня как обухом по голове ударили. «Нет, — соображаю я. — Меня это не заинтересовало».
— Ты умница, Келли. Я об этом не подумала. Господи! — У меня все в голове перепуталось. — Как же ему это удалось?
— Ты не расстраивайся. Столько всего случилось. Я тоже об этом не подумала. Можешь поблагодарить Джеймса, это ему пришло в голову. — Она делает паузу. — Матерь Божья, неужели я действительно сказала «поблагодарить» и «Джеймса» в одном предложении?
Я отчетливо представляю, как она театрально вздрагивает.
— Гони подробности, Келли, — говорю я. Тон резкий и нетерпеливый. В данный момент юмор меня не волнует, и я слишком устала, чтобы извиняться.
— Он установил два «жучка» в кабинете доктора Хиллстеда, вполне функциональные, но не более. — Она дает понять, что «жучки» самые обычные, без особых примет и, следовательно, никуда нас не приведут. — Оба включались на расстоянии. Они вели беспроволочную передачу на миниатюрный магнитофон, спрятанный в кладовке. Джеку только нужно было узнать, на какой час назначена твоя встреча с доктором, лапонька. Он приводил «жучки» в действие, а пленку забирал позже.
Ощущение вторжения пронзает меня, как электрический заряд. «Он слушал? Слушал, как я говорю о Мэтте и Алексе? Слушал меня, когда я позволяла себе быть слабой?» Меня захлестывает ярость. Я чувствую, что готова грохнуться в обморок, меня вот-вот вырвет.
И вдруг я успокаиваюсь. Никакого ощущения вторжения, никакой ярости, лишь усталое безразличие. Прилив закончился, пляж сух и пустынен.
