— Сара? — снова позвала я. — Я поднимаюсь по лестнице!
Собственный голос показался мне слишком громким. Надо быть осторожнее. Я была мокрой от пота. «Похоже, кондиционер здесь не работает. Почему?» Я замечаю тысячу вещей одновременно! И снова ощущаю страх и радость, радость и страх. Я сжала пистолет обеими руками и стала подниматься по ступеням. Добравшись до лестничной площадки, я повернула налево. Запах крови усиливался. Но вместе с ним я ощутила запах мочи, фекалий и чего-то еще… Так пахнут внутренности.
Услышав слабый звук, я насторожилась. Сара пела. И от этих кошмарных звуков у меня волосы встали дыбом и от ужаса свело живот, словно песня доносилась из могилы или из мрачной палаты сумасшедшего дома. Да и песней ее трудно было назвать, одна лишь нота: «Ля-а-а-а, ля-а-а-а, ля-а-а-а, ля-а-а-а», — которую все повторял и повторял едва различимый голос. И я забеспокоилась: «Уж не сошла ли она с ума?»
Перескакивая через ступени, я пробежала мимо фотографий с улыбающимися лицами и оказалась на втором этаже. «Ты посмотри! Опять бежевый ковер», — пронеслось у меня в голове. Я стояла в небольшом коридорчике, в конце которого находилась ванная комната с распахнутой дверью, внутри горел свет. К своему изумлению, я обнаружила, что пол в ней покрыт бежевым кафелем — еще одно подтверждение банального вкуса хозяев. Коридорчик повернул направо от ванной, и я догадалась, что именно там находится дверь в спальню. «Там небось тоже все бежевое», — подумала я. Сердце просто выскакивало у меня из груди. «Господи, какая же я потная!»
Справа я обнаружила белую двустворчатую дверь. Безусловно, это вход в еще одно ужасное место.
Запахи стали сильнее. А от пения Сары по спине побежали мурашки. Я потянулась к двери, но вдруг остановилась. Мои руки дрожали. Ведь там была девочка с пистолетом. Девочка, испачканная кровью, которая пела как сумасшедшая в доме, где поселилась смерть.
«Надо идти, — подумала я, — самое худшее, что она может сделать, — это выстрелить в меня».
«Да нет, идиотка, самое худшее, что она может сделать, — это посмотреть тебе в глаза и вышибить себе мозги, или улыбнуться и вышибить себе мозги, или… Хватит!» Я мысленно оборвала внутренний голос.
За дверью все стихло. Я успокоилась, руки перестали дрожать. И вдруг я услышала голос, так хорошо знакомый всем военным, полицейским и жертвам. Он не дает утешения, но вселяет уверенность. Он произносит жестокие слова, но никогда не врет. Святой заступник перед невозможностью выбора. «Спаси ее, если можешь, но убей, если этого не миновать!»
Я открыла дверь и вошла.
Глава 9
И оказалась в огромной хозяйской спальне. Большая широкая кровать и деревянный комод с зеркалом занимали всего лишь треть ее пространства. На стене напротив кровати висел плазменный телевизор. Вентилятор на потолке был выключен, и его молчание подчеркивало неподвижность остальных предметов. Не обошлось и без бежевого ковра, но в этих обстоятельствах он даже успокаивал. Потому что кровь была везде: на потолке, на светло-желтых стенах, на вентиляторе. От ее нестерпимого запаха у меня во рту появился привкус меди, и я сглотнула слюну.
Я насчитала три тела. Мужчины, женщины и подростка. Я узнала их по фотографиям, висевшим на стене вдоль лестницы. Все они были обнажены и лежали навзничь на кровати. Простыни и одеяла, скомканные и пропитанные кровью, валялись на полу. Тела мужчины и женщины располагались по бокам, а тело мальчика между ними. Взрослые были выпотрошены, буквально вывернуты наизнанку. И у всех троих перерезано горло.
— Ля-а-а-а, ля-а-а-а, ля-а-а-а, ля-а-а-а, — вновь услышала я и увидела девочку.
Она сидела на подоконнике, вглядываясь в ночь. Я могла только предполагать, что окна спальни выходят на задний двор. Мне были видны лишь тусклые очертания домов вдалеке, лишь царство сумерек, застигнутое врасплох между умиравшим солнцем и просыпавшимися фонарями.
Но вернемся к девочке. В правой руке у нее был пистолет. Она прижимала его к виску и даже не повернулась, когда я открыла дверь. Я не осуждаю ее, я бы тоже так поступила. Сердце еще выскакивало у меня из груди, но беспристрастная, трезвая часть меня обращала внимание на все.
«Кровь на стене — дело рук убийцы, который здесь орудовал». Я поняла это по причудливым узорам, которые он нарисовал, будто хотел что-то сказать.
Я внимательно осмотрела Сару. Она все так же смотрела в окно, не замечая моего присутствия. «Она не убийца — на ней не так много крови, вдобавок трупы слишком тяжелы для нее. Ни один из них она не смогла бы втащить вверх по лестнице». Я сделала несколько шагов к окну, старательно обходя кровавые пятна, поняла, что это бесполезно — если я хотела сохранить все улики до единой, мне оставалось только взлететь.
«Слишком много крови, но в совершенно неподходящих местах. Где же все-таки произошло убийство?» Я видела, что каждая кровавая улика здесь не случайна. Но ни одна из них не была результатом перерезанного горла.
Я сосредоточилась. Во мне заговорил хладнокровный следователь. Даже самые ужасные вещи он воспринимал совершенно бесстрастно. Но не бесстрастность сейчас требовалась, а сочувствие. И я заставила себя прекратить расследование и обратить все внимание на девочку.
— Сара? — ласково позвала я.
Она не ответила, лишь снова затянула свою ужасную, еле слышную песню.
— Сара? — произнесла я чуть громче.
Опять никакой реакции. Все так же прижимая к виску пистолет, девочка продолжала петь.
— Сара! Я Смоуки, Смоуки Барретт!
Мой голос прозвучал резче, чем я ожидала. Я даже испугалась. И испугала ее. Сара замолчала.
— Ты спрашивала обо мне, милая. Вот я и пришла, взгляни на меня, — тихо сказала я.
Внезапно наступившая тишина была еще хуже пения. Сара по-прежнему смотрела в окно, пистолет оставался у виска. Вдруг прерывистыми, как в замедленной съемке, движениями она стала поворачиваться ко мне.
Прежде всего я обратила внимание, насколько она красива, особенно на фоне всех этих ужасов. Сара казалась неземной, как будто из другого мира. У нее были умопомрачительные волосы, темные и блестящие, как у моделей в рекламе шампуня. Она была белокожая; несколько необычная внешность говорила о европейских корнях. Французских, быть может.
Черты лица Сары поражали совершенством, о котором мечтает большинство женщин, той соразмерностью, ради достижения которой многие из них, особенно в Лос-Анджелесе, ложатся под нож. Ее прекрасное лицо, как зеркало, отражало мое уродство.
Она была одета в длинную белую ночную рубашку с короткими рукавами и с ног до головы забрызгана кровью. Полные чувственные губы Сары были белыми как мел. «Интересно, почему она в ночной рубашке, — подумала я, — зачем она ее надела днем?» С замиранием сердца я взглянула в синие, как озера, глаза и обнаружила в них такое глубокое отчаяние, что мне стало нехорошо.
И вся эта красота находилась под угрозой неслабого, теперь-то я уже точно могла сказать, девятимиллиметрового «браунинга». Это вам не дамский пистолетик. Стоит девочке только нажать на курок, и она умрет.
