Короче, потом, на той стороне этой бурной реки, которую его компаньоны уже пересекли (или утверждают, что пересекли: ведь никого из вашингтонских «голубей» не разыскивает ФБР по подозрению в убийстве… пока неясно, разыскивает ли их ФБР вообще), — на той стороне этой реки у него и у Кирстен будет достаточно времени, чтобы подумать, и послушать, и впитать в себя, и пережить. Но в данный момент ему не хватает терпения, а быть может, и умения воспринять основы, историю, даже послушать рассказы о первых «голубях» и их судьбах, или о порвавших с организацией «голубях», или о тех, кто укрылся в Денвере, Ванкувере, Мехико. Он не теоретик, его мало волнует — в данный момент — это безобразие с кандидатами в президенты, или эта безобразная обанкротившаяся фашистско-капиталистическая двухпартийная система, которая существует в Америке, или — в особенности — это безобразие, которое творят «реакционеры» в далеком Пекине, оскверняя Мао и строя на этом свои политические карьеры. Зато его, конечно, волнует предстоящее убийство Ника Мартенса, который представляется мировой совести воплощением коррумпированного «правосудия» в Соединенных Штатах, — но прежде всего его волнует, неотступно, предстоящее убийство некоей «Изабеллы Хэллек». Женщины, случайно оказавшейся его матерью.
* * *
Шерли Макгрегор, она же «Шерли Кэйн», она же «Огюета» (так она сама себя назвала по имени одной из революционерок, мученицы-анархистки Огюсты Вайян, казненной в Париже в 1893 году), отвечает за подготовку материалов для публикации и распространения в «Вестнике Революционной армии американских серебристых голубей» — бюллетене, выпускаемом раз в два месяца на дешевой бумаге, объемом обычно около пятнадцати страниц, — а также за перепечатку ранее опубликованных материалов организации: «Стратегия из 17 пунктов по разрушению американского феодального государства»; «"Я обвиняю!" — путешествие по фашистской Америке»; «Призыв к оружию». Она же организовала перепечатку классических революционных трудов, оплачивая ее из собственного жалованья: «Наука ведения революционной войны. Руководство по применению и изготовлению нитроглицерина, динамита, пироксилина, гремучей ртути, бомб, запалов, ядов и т. д.» великого Иоганна Моста; выдержки из книги Франца Фанона «Обездоленные мира сего»; стихи, размышления и наставления Мао. На плотной бумаге она каллиграфическим почерком вывела два смертных приговора.
Революционная армия американских серебристых голубей
Группа Восточного побережья
Ко всеобщему сведению!
Настоящим возвещается, что после должного судебного разбирательства по законам естественных прав человека преступнику, представителю международного фашизма и капитализма, вынесен не подлежащий обжалованию смертный приговор. Месть за народ!
Преступник:
Судебное постановление: смертная казнь.
Судебное постановление подписано: суд народа.
Дата: 8 сентября 1980 года.
Фамилии будут впоследствии аккуратно впечатаны.
Оуэн резко опускает нож. Без колебаний. Удар, и другой, и третий. Его взмахи разрезают воздух… он слышит свое тяжелое дыхание… сердце его набухает и, кажется, сейчас разорвется… но в следующую секунду он уже спокоен, все становится обычным. По Бидарт-стрит едет транспорт; городской автобус поскрипывает, и вздыхает, и выпускает ядовитый отработанный газ.
Оуэн ждет второго звонка от сестры. Она позвонит — она же обещала.
Девять часов пять минут. Девять часов десять минут.
Голос — голос радиодиктора — доносится снизу сквозь дощатый пол. Это Адриенна, нервничая, бесцельно крутит ручку приемника, пытаясь найти «новости», которые, она знает, все равно искажены, если не полностью фальсифицированы. Есть такая станция — У КУГ-ФМ. По ней круглые сутки передают новости. Заложники в Иране, волнения в Польше, слухи о недовольстве и волнениях в сельских районах Китая, кампания по выборам президента у них в стране — Оуэн застыл в презрительной позе и даже не кричит ей, чтобы она выключила эту чертову штуку, иначе он перережет ей глотку.
Кирстен и Ник. Кирстен и Тони Ди Пьеро.
Неужели это возможно? А не все ли равно?
— Я — орудие, — громким шепотом произносит Оуэн, проводя большим пальцем по остро отточенному лезвию ножа. — Все мы — орудия. Но мне не терпится… великий Боже, до чего же мне не терпится!
Он ждет. Бадди внизу, в своей мастерской, доделывает — он называет это «игрушкой» — компактную небольшую бомбу, которую Оуэн отнесет на Рёккен, 18. Дело в том, что все сочли «казнь» недостаточной: обсуждая ее, обсуждая символическое значение, которое она будет иметь, все решили — правда, Оуэн первым высказал такую мысль, — что необходимо нечто более ошеломляющее, больше воздействующее «на публику».
— Уничтожить все, — сказал тогда Оуэн. И умолк.
Ули невольно и на редкость некрасиво взвыл:
— Этот дом! Это же один из домов Слоуна!
Минутное молчание. Молодые люди переглянулись: они понятия не имели, что на этот раз хотел сказать Ули Мэй… Бадди закатил глаза:
— Слоуна?.. Ну и что?..
И тогда Ули согласился:
— Что ж, хорошо. Пожалуй, правильно. В конце концов это же рядом с Думбартон-Оуксом.
Бледное блестящее лицо Кирстен, пряди волос прилипли ко лбу. В Вашингтоне жара. День за днем над городом висит неподвижный жаркий воздух. Изабеллы нет в городе — Изабелла уехала на неделю к друзьям на какой-то остров у берегов Северной Каролины… Изабелла скоро вернется… Ник тоже куда-то уехал, скорее всего на остров Маунт-Данвиген… он вернется после Дня труда
[56]
… после Дня труда многое станет возможным.
Кирстен цепляется за руку Оуэна. Хныкающее, липнущее, утомительное дитя.
— Мы же не знаем их, Оуэн, — говорит она. — Даже мамочку. Даже папочку. Мы не знаем, кто они сейчас… кем были.
Оуэну слегка противна эта его сестричка. Однако исходящий от нее запах отчаяния возбуждает его.
И он произносит высокомерным тоном Ули Мэя:
— Действие есть способ познания. То, что мы с ними сделаем, восполнит любые проколы по части знания.
Кирстен отбрасывает волосы с глаз, смотрит на него своими горящими остекленелыми глазами, раздумывает. Эта молодая особа теперь часто удивляет Оуэна тонкостью своего восприятия, своей категоричностью, самим характером своих сомнений; вот и сейчас она удивляет его, прошептав как бы извиняющимся тоном:
— Нет. Думаю, ты ошибаешься. Действие есть всего лишь действие.
Ульрих Мэй взвешивает на руке, на своей раскрытой ладони, красивый сверкающий нож и говорит мягко, убеждающе, словно после стольких недель Оуэна Хэллека надо еще убеждать, а не сдерживать:
— Просто из чистого любопытства я разыскал ее, Оуэн, — я ведь, как тебе известно, без труда вращаюсь в этих кругах, — и даже на меня при всем моем опыте она произвела отталкивающее впечатление — и своим видом, и своим поведением, и кругом своих «друзей». Ее новый любовник — эта тварь Тим Фокс, — ты наверняка слышал о нем, да?., так называемый журналист, «телезвезда», самозваный исследователь частных жизней… И среди них этот старик, генерал Кемп, в своем кресле на колесиках, этакая высохшая мумия, молчаливый призрак, который время от времени только склабится, — отвратительный человек. Возможно, ему приостановили рак, а возможно, он просто отупел от морфия — у меня не хватило духу спросить.
