— Этого же не было!.. Этого не могло быть! — громко восклицали хорошо воспитанные ученики школы Бауэра.
— А вот и было, было, — заверял их Швеппенхайзер, подмигивая, и потея, и оттягивая свою бабочку. (В последующие годы, встречаясь на заседаниях, конференциях, вечеринках, в судах, в помещениях, отведенных для советов директоров, в конгрессе, в обеденных залах для избранных на Уолл-стрите — собственно, повсюду, выпускники школы Бауэра, учившиеся там в славную эру Швеппенхайзера, состязались друг с другом в умении воссоздать эту его сценку «Мистер и миссис Мак-Кинли». Швеппенхайзер был, конечно, неподражаем, но даже неуклюжие попытки его учеников вызывали смех. Взрослые люди сгибались пополам от хохота, точно в приступе резкой боли, по щекам их катились слезы. «Ида, милочка, салфетку! Пора накидывать салфетку!» — «Ах да!»)
Джефферсон, которым Швеппенхайзер волей-неволей вынужден был восхищаться, избежал его острословия, зато Линкольн, бедняга Линкольн, которым Швеппенхайзер в известной мере тоже восхищался, вдохновил его на самые блистательные пародии. Страх Линкольна перед браком и его побег в день свадьбы… его депрессии и приступы маниакального психоза… частые припадки настоящего безумия, иначе не назовешь, — все служило сырьем для мельницы Швеппенхайзера. (Не всем известно, что Линкольна в раннем детстве лягнула в голову лошадь и мозг его, несомненно, от этого пострадал.) Но самым поразительным было то, как вела себя супруга Линкольна Мэри, которая, вне всякого сомнения, была не в своем уме, страдала истериками, навязчивыми идеями и часто впадала в буйство, что скорее всего (так считал Швеппенхайзер) являлось следствием сифилиса. (Слово повисло в воздухе классной комнаты, шипящее и таинственное, тем более заметное, что Швеппенхайзер, скорее всего намеренно, разрубил его: сиф-и-ЛИСС.) Бедняга Линкольн даже произвел на свет ненормального ребенка, Тэда Урагана, который носился по всему Белому дому, бил посуду и ломал мебель, пачкал стены, отказывался ходить в уборную, вскрикивал и взвизгивал, разражаясь идиотским смехом; он стрелял из окон особняка, гонял коз по анфиладе нижних комнат. Вредный маленький дьяволенок!.. Но папочка души в нем не чаял и не желал ни в чем сдерживать.
И массы понятия не имеют, поведал своим ученикам Швеппенхайзер (на слове «массы» рот его забавно скривился), что Авраам Линкольн не только не пользовался всеобщей любовью северян, а был, наоборот, всеми презираем… и многие граждане возликовали, когда его прикончили! Ибо этот президент-тиран ликвидировал гражданские права на время войны, не очень-то он пекся и об освобождении рабов — это интересовало его лишь с политической точки зрения (ведь столь высокочтимый Призыв об освобождении негров был обращен только к отделившимся от Союза штатам… и не касался пограничных штатов, с которыми Линкольн беззастенчиво заигрывал); человек этот был беспощаден, часто — безумен, да и вообще уже обречен (он страдал от неизлечимого синдрома Марфана), когда этот дурак Джон Уилкс Бут 14 апреля 1865 года так театрально превратил его в мученика.
— Дурак и несерьезный преступник, — заявил Швеппенхайзер, — ибо, подобно всем прочим убийцам, Бут воображал, что жертву стоило убивать!..
Был еще Тедди Рузвельт, похвалявшийся, что его Удалые Всадники во время войны с Испанией понесли в семь раз больше потерь, чем все другие полки волонтеров; после же своей широко разрекламированной атаки на какой-то холм на Кубе он заявил репортерам: «Я взмахнул шляпой, и мы ринулись вверх по холму. Очень было забавно. Лихо я провел время, и лихая же была битва! Я чувствую себя после этого таким большим и крепким, как лихой лось!» (Это было зачитано Швеппенхайзером таким фальцетом, что даже мальчики, обычно не поддававшиеся воздействию его юмора, покатились со смеху.) Возлюбленный Тедди! Он ненавидел и боялся индейцев, но в ознаменование своего вступления на пост президента в 1904 году выпустил из военной тюрьмы престарелого Джеронимо, чтобы старик апач мог проехать в открытой машине по Пенсильвания-авеню в черном шелковом цилиндре, не говоря уже обо всем прочем. Тедди приписал себе издание законов об охране природы, тогда как сам перебил столько бизонов, медведей-гризли, антилоп и оленей, что ни один музей не смог вместить его бесчисленные «трофеи». Когда в 1908 году он покинул свой пост, Марк Твен сказал — это Швеппенхайзер тоже произнес особым голосом, тихо и гнусаво:
— «Ведь ему же еще только четырнадцать исполнилось».
Говоря о глубоко почитаемом Вудро Вильсоне, у которого, соглашался Швеппенхайзер, возникла действительно неплохая мысль создать Лигу Наций, правда, неработоспособную и обреченную, — он тоже выказал удивительную смелость; его комический талант проявился в полной своей мере, так что мальчики, в чьих семьях чтили Вильсона, и даже те (из класса Мори и Ника), что состояли с семьей Вильсона в отдаленном родстве, невольно разражались смехом, когда Швеппенхайзер, обливаясь потом, изображал двадцать восьмого президента Соединенных Штатов во время приступов паранойи, которые тот тщательно скрывал: дело в том, что этот сумасшедший повсюду видел шпионов, воображал себя избранником Божьим, особым слугою Господа на земле, вещал что-то бессвязное, был инфантилен и страдал манией величия!.. Еще больше веселился Швеппенхайзер, изображая вторую жену Вильсона — «носорогоподобную» Эдит Боллинг Голт, что в течение полутора позорных лет правила страной, пока президент «приходил в себя» от удара… который со временем все же прикончил его.
И мальчики буквально катались от хохота. Это было очень смешно… очень забавно. Надо же, «интеллектуал» Вудро Вильсон! Такой же сумасшедший, как и почти все остальные.
— Ну, — небрежно заметил Швеппенхайзер, — не все время сумасшедший. У старого идиота бывали минуты просветления и явного здравомыслия, как у всех нас.
А вот о Ф. Д. Р. Швеппенхайзер высказывался заметно сдержаннее, так как в школе было несколько мальчиков, чьи отцы в том или ином качестве работали с ним, — в частности, в классе Мори учился сын второго при Рузвельте министра финансов, медалист и один из самых популярных в школе мальчиков. А кроме того, Рузвельта окружал несомненный мистический ореол, который даже швеппенхайзеровскому юмору не под силу было полностью рассеять. (И однако же после занятий он не удержался и намекнул нескольким интересующимся мальчикам, что знает «один потрясающий психопатологический случай» из жизни Рузвельта, который ближе к концу века, несомненно, будет извлечен на свет Божий «объективными» биографами.) Ну, а что же до нынешних времен, нынешнего президента, слишком это опасно — перетряхивать семейные тайны и вытаскивать их на безжалостный свет дня.
— Можно заработать неприятности, — со знанием дела объявил Швеппенхайзер, — вызвать не только квохтанье куриц, но и изрядный крик петухов… — Поэтому, как он неоднократно повторял, «лучше благоразумно помалкивать».
Конечно, мальчики иногда возражали ему. У них были свои любимцы среди президентов и других великих исторических деятелей. Роберт Э. Ли был герой, капитан Джон Браун был (порою) герой, как и Апександер Гамильтон, Вашингтон, Джэксон и Линкольн, и еще кое-кто. Но Швеппенхайзер, промокая платком большую лысину и оттягивая желтую бабочку, которая всегда сидела чуть косо, способен был развенчать и само понятие величия. «Aut Caesar, aut nihil!»
[17]
— громовым голосом восклицал вдруг он. (Однажды в субботу он привел в ужас класс, где учились Мори и Ник, неожиданно дав им сочинение на эту тему: они должны были за час написать «вдохновенное» эссе. Причем мальчикам, не знавшим латыни, ничего не было объяснено.) Безумие… ничтожество… эгоцентризм… тщеславие — вот она, история.
