— По-моему, теперь-то уж тебе действительно надо уходить, Оуэн. Я не могу больше это терпеть.
— Послушайте… когда он умер, она ведь только и твердила «ваш отец сделал то», «.ваш отец сделал это». «Ваш отец опозорил нас, ваш отец сделал из себя посмешище, ваш отец был сумасшедший, ваш отец специально все это устроил…» Орала и бесновалась… на всю катушку, по-испански… о, она была страшно убита горем… состарилась за неделю на пять лет… а какой позор, какая неожиданность, заголовки в газетах… фото бедняги Мори… телевидение… без конца звонят репортеры, но не для того, чтобы взять у нее интервью о ее благотворительной деятельности или расписать ее красоту — бедненькая Изабелла, вашингтонская невеста, вашингтонская светская дама, какой скандал! «Ваш отец не должен был брать деньги — во всяком случае, не так, по-идиотски», — заявила она, я был потрясен этими ее словами, мы оба с Кирстен были потрясены, кто-кто, а уж Изабелла, конечно, знает все обходные пути — мой покойный дедушка Луис был ведь по этой части профессионал, он мог бы намекнуть зятю, как брать и как не брать взятки, все это я понимаю, логика ясна, одно только не ясно: неужели она совсем не знала нашего отца? Я это серьезно — неужели не знала? Совсем?
— Оуэн, прошу тебя. Хватит.
— Строят ли они планы быть вместе — вот все, что я хочу знать, — уже спокойнее говорит Оуэн, вытирая вспотевшее лицо. — Потому что, если… Словом… Это все, что мы хотим знать.
— Ты спрашиваешь, собираются ли Изабелла и Ник пожениться?
— Да, точно.
— Я этого не могу знать.
— Значит, не можете?
— Да, совершенно верно.
— Но Изабелла еще с кем-нибудь встречается?..
— По-моему, она встречается со многими людьми, — осторожно говорит Клаудия, — но никто не играет в ее жизни существенной роли. Она ведь начала снова появляться в свете, начала приходить в себя.
— Правильно, — говорит Оуэн и тихо смеется, — это важно — прийти в себя, это главное. Возобновить активную половую жизнь. А то ведь некоторые органы атрофируются, ссыхаются. Женская грудь увядает. Верно ведь?
Клаудия поднимается на ноги. Должно быть, испугалась, только виду не подает, предполагает Оуэн. Умная стерва с жестким лицом. Вслух же он говорит:
— Наш разговор ведь не записывался, нет? У вас тут нет микрофонов?
— С какой стати у меня должны быть микрофоны? — говорит Клаудия. — Не глупи.
— Вы бы тем самым только себя подставили, — говорит Оуэн. — Все, что вы тут сказали, все, что не сказали, — все было бы зафиксировано.
— Я сейчас вызову Хуана, — говорит Клаудия, — он отвезет тебя, куда тебе надо.
— Значит, вы отказываетесь сказать, — говорит Оуэн.
— Оуэн, я же тебе сказала. Сказала. Я не знаю секретов твоей мамы. Я не…
— Вы не знаете, что у моей мамочки многие годы была связь с Ником Мартенсом, вы никогда ни о чем подобном не слыхали, так?.. Никогда, ни слова!.. И это дерьмо ты выдаешь мне за правду, ты, старый мешок, из которого выпустили воздух, — говорит Оуэн, неуклюже поднимаясь на ноги и забирая свой «Панасоник», — ах ты врунья, грязный старый мешок, — повторяет он, шмыгая носом, вытирая его рукавом, — жаль, нет у меня на тебя времени, жаль, нет у меня времени на всех вас.
Когда Оуэн звонит Бобби Терну на службу, его не соединяют с Бобби Терном и даже не говорят — а Оуэн очень вежливо спросил, — в Вашингтоне ли Бобби Терн. Рейд Силбер — следующий в списке Оуэна, — оказывается, живет теперь в Нью-Йорке… но когда же он переехал? Оуэн не может припомнить… и номер его телефона не числится в справочниках, и никто, кому бы Оуэн ни звонил, вроде бы его не знает, и никому не известно, на кого Силбер сейчас работает. Зато Оуэн условливается о встрече с Престоном Кроллом, и это приводит его в такое возбуждение, что он вынужден выйти из отеля, чтобы купить снотворное в дежурном магазине мелочей, иначе ему не заснуть — от декседрина и адреналина кровь пульсирует у него с бешеной скоростью: он их окружает, затягивает узел, Клаудия Лейн почти ведь выложила правду, а Престон Кролл, конечно, знает куда больше — он как раз такого рода журналист, со скверным языком и уничтожающим, таким циничным юмором, точно после желтухи, а дни, когда он защищал Изабеллу Хэллек, миновали, ибо он понял (насколько известно Оуэну), что зря волочился за ней в шумную, пьянящую пору Уотергейта. Слишком он мрачный, радуясь, думает Оуэн, слишком уродливый, да любая женщина предпочла бы Ника.
Общеупотребимые барбитураты явно слабы, но у Оуэна нет времени рыскать по барам дискотек, и у него нет ни малейшего желания пить: от пива пучит живот, а крепкие напитки — это для праздников, не тогда, когда ты один, поэтому Оуэн лежит без сна, изучая отсвет неоновых реклам на потолке своего номера (то это птичьи крылья, то скачущие жирафы) и слушая грохот транспорта по Девятнадцатой улице, который, по мере того как идут часы, лишь слегка затихает. И вдруг он видит фильм, где какая-то голая баба алчно заглядывает в черную лакированную шкатулку, но и он сам тоже в этом фильме и алчно старается захватить побольше места, старается вырвать черную шкатулку из рук женщины. Сон прерывает звук гудков — внизу на улице образовалась пробка; Оуэн, вздрогнув, просыпается, включает свет; он весь вспотел — так ему не терпится поговорить с Кирстен, хотя только четыре часа утра, а коммутатор в Эйрской академической школе для девочек ночью наверняка не работает.
Интересно, есть сейчас у Кирстен дружки? — думает он. В прошлом она время от времени погуливала, первая «любовь» была у нее в тринадцать лет, а может, и раньше, и, естественно, Изабелла с Мори были расстроены, но… «на все надо смотреть в определенном контексте», — изрекла тогда Изабелла, со своим великолепным философским смирением. (Это все ее испанская кровь, не без ехидства думает Оуэн. Помесь аристократки с крестьянкой: лень и полное безразличие к морали, выдаваемые за мудрость.) Но Кирстен спит с кем-то из своих приятелей? — не без чувства неловкости раздумывает Оуэн. Вообще когда-нибудь спала… умеет она? Он полагает, что нет: есть в ней что-то жесткое и упрямое, этакая девственная воля. Оуэну ничего не стоило бы пошарить по дому и выяснить, принимала ли его сестра противозачаточные пилюли, — Изабелла, несомненно, сказала бы ему, если б он спросил, но почему-то он не любопытствовал. До нынешнего времени.
«А как дела с Ди Пьеро?» — уже несколько раз спрашивал он ее, и она отвечала, что ничего толкового не вышло — вообще ничего не вышло… он лишь косвенно, в обычной своей манере, бросил тень на Изабеллу и Ника в связи со смертью Мори: вполне-де возможно или даже вероятно, что они велели его убить, чтобы убрать с дороги; ты только посмотри, сколько денег унаследует Изабелла, а имущество дедушки Хэллека…
«Возможно или вероятно?» — настаивал Оуэн.
«Возможно, — сказала Кирстен, и на линии затрещало, голос ее стал еле слышен, — ах, право, не знаю, может, и вероятно… у него был такой виноватый вид… мне пришлось умолять его сказать мне правду… ты знаешь, мне кажется, он всегда ненавидел Ника…»
