— Зевс превращается в золотой дождь, чтобы овладеть какой-то несчастной толстой девственницей, — говорит Флоренс, — или в вола… а может быть, в быка?., словом, и то и другое малопривлекательно. А вот золотой дождь!.. Тут не сразу и поймешь, что на тебя обрушилось.
— Да, — говорит Джун, рассмеявшись и сразу поперхнувшись, — в греческой мифологии довольно многое связано с жаждой обладания. Такое впечатление, что все только об этом и думают.
— Мужчины — да, — говорит Флоренс. — Вы, кстати, читали на днях в газете… об эксперименте, который провел один психолог… по-моему, со студентами… имена их, конечно, не названы… так вот, им показали порнографический фильм с изнасилованием, женщина там ужасно страдает, и фильм сделан с большими подробностями; а потом мальчишкам предложили высказаться, и они заявили, что если б были убеждены, что их не поймают, то «скорее всего» проделали бы то же самое.
— По-моему, не следовало проводить такой эксперимент, — тихо произносит Джун. — Где ты это прочла?
— В «Тайме». На днях. Да, действительно прочла.
— Но право же, такого не может быть, — говорит Джун, подняв глаза и щурясь, — я хочу сказать… ведь это… все — таки… студенты… Ну, если бы еще такой эксперимент провели в тюрьме…
— Да нет же, я читала это, читала, — говорит Флоренс. — Смотрите, они снова начинают игру. Бедняге Мори, видно, так жарко…
— Право же, я не думаю, что этой статье можно верить, — говорит Джун, не глядя на игроков, хотя Ник как раз готовится подавать и весьма изящно распрямляет плечи и руки. — В газетах ведь подтасовывают факты. Этому просто нельзя поверить. Молодежь сейчас так взбудоражена в связи с войной, напалмом, вьетнамскими переселенцами…
— Она, по-моему, взбудоражена в связи с призывом в армию, — говорит Флоренс.
— Но чтобы студенты — и изнасилование…
— При условии, что их не поймают, только в этом вся и загвоздка. Но почему тебя это так удивляет? — спрашивает, явно забавляясь, Флоренс. — Ты же сама только что говорила про греческие мифы: все-де остается по-прежнему, хотя проходят столетия, разве не так?
— Пятнадцать — ноль! — кричит Ник. Мори только что отбил посланный им мяч и попал в сетку.
— Но… — говорит Джун.
— Почему бы нам не последить за игрой? — произносит с улыбкой Изабелла, наклоняясь и дотрагиваясь до плеча Джун, чтобы угомонить ее. Если Изабеллу и тревожит то, что становится уже поздно… гости ведь уже выехали с Саранака… и у мужа такое раскрасневшееся лицо, а Ник так агрессивен, и дети расшумелись, — она, конечно, и виду не подает. Здесь, на Биттерфелдском озере, она для всех — молодая миссис Хэллек, и в своих владениях она — королева. — Может, они тогда поскорее кончат… мы сможем выпить в доме и отдохнуть…
— «Суд Париса» — этот миф я не помню, — говорит Флоренс. — Парис что, кого-то убил? Какую-то девушку?.. А она потом превратилась в дерево?.. Или она превратилась в дерево до того, как он ее убил…
— Нет, Парис был обычным смертным, — медленно произносит Джун, — ты спутала его с кем-то, и он не пытался ее убить, он пытался овладеть ею…
— Именно: овладеть, — говорит Флоренс, — а я что сказала? Убить? Конечно, я имела в виду — овладеть. Я действительно сказала «убить»?
Джун прочищает горло и начинает пересказывать миф, и Изабелла с досадой отодвигается от них. Джун обожает поучать, командовать, вечно читает нотации, когда она среди женщин, и никак не раскрывается, когда она среди мужчин, особенно при муже. («Твоя жена такая напористая, хоть и действует тихой сапой и никогда ничего прямо не скажет», — говорит Изабелла Нику. И Ник удивленно отвечает: «В самом деле? Вот уж не замечал».) Изабелла пыталась наладить дружбу с Джун, но Джун не пошла ей навстречу: в ней крепко засело зернышко ненависти. Изабелла это отчетливо чувствует, хотя сама держится с Джун более чем тепло. Значит, ты боишься потерять его, моя девочка, думает Изабелла, значит, ты перепугана — прекрасно, ты на крючке. Кроме Ника и Джун, Изабелла — единственная, кто знает, что Джун известно о двух или трех «невинных» романах Ника за одиннадцать лет их супружества… и знает также, во всех подробностях, как реагировала Джун на признания Ника: истерика, неверие, возмущение, слезы, смирение, «жалость» (что показалось тонкому уху Изабеллы наигранным), прощение — и страх.
Она исподтишка разглядывает Джун. Плохо причесана — волосы от жары развились и висят прямыми патлами, на лице ни пудры, ни крема, так что — при таком солнце — видна каждая пора на носу, сутулится, в обрезанных джинсах и спортивной рубашке, что, право же, выглядит уж слишком затрапезно. Точно она поехала со своим семейством в горы, провести в палатке уик-энд, а не в гости к Хэллекам. Точно она невидимка, защищена от взглядов. Впрочем, Джун так и не освоилась в Вашингтоне, она утверждает, что «не понимает» этот город, его обитателей; Изабелла же считает это неумением понять, почему она здесь несчастна. А ведь должна бы сообразить, что Ник — блистательный, честолюбивый, энергичный Ник — просто не мог ни одного года больше оставаться в той фирме, примирившись с их подачкой, — как будто они не понимали, что представляет собой Ник Мартене! Повысили по службе, но с какой оскорбительно ничтожной прибавкой, посадили в откровенно уродливый кабинет, без личной секретарши…
«Черт побери, да неужели она не хочет, чтоб ты был счастлив?» — спросила Изабелла.
«Ну-у… она боится».
«Боится — чего?»
«Боится».
Изабелла крепче сжимает телефонную трубку и поднимает голую ногу, чтобы обследовать, не слез ли лак с ногтей. Ногти в хорошем состоянии, хотя прошло уже два дня с тех пор, как она их красила, — прекрасно. Она говорит: «Я не могу с тобой согласиться. Джун вполне уравновешенная, целеустремленная, ответственная молодая женщина. Она же защитила диссертацию по… по чему же это?., по патронажу… хотя была беременна, и она не боится спорить с тобой о Вьетнаме, и она… ну, словом… удивительно независимо себя ведет: сама, например, подстригает себе волосы даже сзади, где ей не видно… или, протирая очки, лизнет стекла языком и вытрет о блузку».
Ник молчал. Он не рассмеялся. Затем спокойно произнес: «Это недостойно тебя, Изабелла».
«Наверно, да», — рассмеялась Изабелла.
А сейчас Джун рассказывает Изабелле и Флоренс о греческой богине Эриде. Слово это означает «раздор», «борение». Однажды Эрида бросила трем богиням — Гере, Афродите и Афине — яблоко для «прекраснейшей». Богини, конечно, заспорили (каждая считала себя «прекраснейшей») и призвали Париса решить спор. (Париса. Смертного. Но самого красивого из смертных на земле.)
Согласно мифу, каждая из богинь пыталась подкупить его, каждая обещала чем-то одарить: Афина — мудростью
[41]
, Гера — божественной властью, Афродита — невестой, самой красивой из смертных.
