— Это была Елена Троянская, — говорит Джун. Рассказывает она как бы между прочим, беседы ради, но Изабелле не по себе. — Ну и конечно, нет ничего удивительного в том, что Парис объявил самой прекрасной Афродиту: он предпочел получить Елену… ему пришлось выкрасть ее — с этого и началась Троянская война.
— Ах да, — говорит Флоренс, — конечно, Троянская война. Первая из больших нудных войн.
— Дело в том, — поспешно перебивает ее Джун, — дело в том, что, когда я вчера вечером читала это Одри, меня поразила одна вещь: похоже, ничто не имеет такого значения, как физическая красота, — ни даже мудрость, ни даже власть. Только физическая красота. Елена Троянская — красивейшая из смертных, и так далее и тому подобное… скучно. И судья — мужчина. Судья — Парис. Он всего лишь смертный, но имеет право судить богинь, потому что он — мужчина. Потому что они дали ему власть. А вот почему они дали ему такую власть, не сказано…
Долгая пасовка: Ник, потом Мори, и снова Ник, и снова Мори — кто промажет?.. Дети подыгрывают, изображая крайнее напряжение, Оуэн дурачится, как клоун, прикрывая глаза рукой.
— Спрашивается — почему, — говорит Джун, подняв взгляд на Изабеллу и Флоренс, улыбаясь, щурясь от солнца, не стесняясь своей толстой кожи и паутинки белых линий под глазами. — Эта история просто потрясла меня вчера вечером: почему мужчине дана такая власть?
Пасовка обрывается после резкого удара Ника, пославшего мяч под необычным углом, так что он падает сразу за сеткой, бедняга Мори кидается к мячу, но не только упускает его, а и сам головой попадает в сетку.
— Всё! — восклицает, хлопая в ладоши, Изабелла. — Теперь уже конец? Вы оба великолепно играли, но, мне кажется, становится уже…
— Тридцать — ноль, — произносит Ник, готовясь к новой подаче. — У нас еще уйма времени.
СМРАД
Изабелла де Бенавенте — самая хорошенькая из девушек, оканчивающих Хэйзскую школу для девочек в Джорджтауне. Но Моника ван Стин — тоже хорошенькая. И Джанетг Боллинг — тоже. Едят мороженое с бананами в кафе-мороженом «Золотой гусь»; хихикая, обходят под руку магазины на Висконсин-авеню; бродят в субботние дневные часы по Национальной галерее, по галерее Филлипса, по Смитсоновскому музею
[42]
. Торжественные завтраки в честь дней рождения, посещение театров, вечеринки с ночевками, чаи. Дом Крокеров на Тридцать третьей улице — «самый пышно обставленный частный дом в Вашингтоне» — с его странными спальнями на третьем этаже, где таким жутким эхом отдается смех; дом Боллингов, где гостиную украшает фреска Джованни Баттисты Тьеполо, как тут полностью называли его; дом Мэев близ Думбартон-Оукса
[43]
, где, выскочив под дождь за яблоками во время шумной вечеринки в канун Дня всех святых, Изабелла слышит, как кто-то шепчет: «Держи ей голову под струей — долго-долго». Набег — развлечения ради — на верхний этаж дома ван Стинов, однажды днем, когда никого вроде не было поблизости: Моника прочесала тогда все ящики и шкафы своей матери в поисках, как она выразилась, «завалявшейся мелкой монеты». Набег — тоже развлечения ради — прескверным дождливым субботним утром на дом Стимсонов незадолго до того, как мистера Стимсона публично изобличили в той роли, которую он сыграл в «крахе» Постоянного кредитного общества вашингтонских граждан. Машины с шоферами, танцы и чаепития на крыше «Клэртон инн», Изабелла — Принцесса Цветущих Вишен, Моника — среди ее придворных дам, чего она никогда Изабелле не простит. Хоккей на траве. Занятия рисунком с мсье Роланом — всего один год. Подготовка к первому балу. Изабелла — с поклонником из посольства Коста-Рики, Джанетт Боллинг — с поклонником из Таиланда. Шушуканья, взрывы смеха. Сговоры о мщении некоторым учителям. «Болезнь» мистера Боллинга, от которой он лечится в частном санатории в Виргинии и о которой Джанетт никогда не говорит, а ее подруги никогда не спрашивают. Орошенная слезами прощальная вечеринка в честь отъезжающей Элис — Элли — Вентор, чей отец получил назначение в Ирак заместителем главы миссии. Порка настоящим кнутом — правда, не по голому заду, ибо бедной вскрикивающей, рыдающей Изабелле разрешено было сохранить минимум достоинства и остаться в белых хлопчатобумажных трусиках, — когда мистер де Бенавенте узнал от миссис Артур, что после вечеринки у Диди Мэй «по крайней мере часть ночи там были мальчики».
Мать Изабеллы отправляется к своим родным в Сент — Пол, что в штате Миннесота. Ее нет две недели, месяц, три месяца. «Мама так скучает по родным местам», — скажет Изабелла, если кто-то спросит. «Мама терпеть не может Вашингтон», — скажет Изабелла. Она, возможно, даже признается своей ближайшей подружке Монике — а может быть, ее ближайшая подружка Джанетт? — что брак ее родителей, похоже, не очень удачен. Луиса вечно нет дома, какие-то странные телефонные звонки, а когда он возвращается — ссоры, слезы, крики, хлопанье дверьми, миссис де Бенавенте по целым дням сидит, запершись у себя в спальне, и пьет. «Мама хочет, чтоб я поехала к ней, но там так чертовски холодно», — весело скажет Изабелла, если кто — нибудь спросит. Хотя кто может интересоваться миссис де Бенавенте, Изабелла не в состоянии себе представить: ведь ей уже по крайней мере сорок пять, а выглядит она и того старше, в конце концов, жизнь у бедняги кончена. Впрочем, никто и не спрашивает.
Занятия рисунком с мсье Роланом — по понедельникам и средам, днем. У Изабеллы не хватает терпения работать карандашом — она рисует слишком быстро, нервно, небрежно: делает пять-шесть набросков, пока ее подружки делают один. Цель упражнений — рисовать, не отрывая карандаша от бумаги и не глядя на бумагу, но Изабелла считает это «идиотизмом». Класс переходит на акварель. Что трудно. Что очень трудно. Однако мсье Ролан критикует осторожно, потому что девочки из Хэйзской школы — легковозбудимые молодые особы, а их родители хорошо платят за обучение, хотя «дополнительно» они занимаются только рисунком, танцами и театром. Талантами среди них далеко не все одарены.
— Мне хочется нарисовать что-нибудь веселое, — говорит Изабелла, однако акварели у нее получаются не только все в кляксах и потеках — у всех девочек акварели в кляксах и потеках, — но еще и мрачные. «Гнетущие», по ее собственному выражению. Деревья у нее похожи на скорбных, поникших плакальщиц, небеса тверды, как минерал, крошечные личики цветов глядят с ухмылкой. Самое успешное ее творение — натюрморт: яблоко, груша, виноград; она дарит его Луису, который хвалит работу и заверяет Изабеллу, что у нее есть талант, но, к тайной злости и обиде Изабеллы, не отдает натюрморт в окантовку.
Затем класс переходит к скульптуре.
Три последних недели они лепят.
И вот Изабелла де Бенавенте обнаруживает в своих пальцах какое-то странное будоражащее ощущение. Она работает еще быстрее, чем всегда, работает по наитию, еще небрежнее, чем всегда, но получается порой даже неплохо; она лепит человечков, животных, деревья, руки и, наконец, головы — и головы получаются на редкость хорошо.
