– Я могу ездить автобусом, – сказал Кречет.
Клара будто не слыхала.
– У Джона славная машина, он сам ее купил и должен ею гордиться, – сказала она. – Он не захочет, чтоб его брат ездил в школу в паршивом автобусе.
В седьмом классе Кречет проучился только два месяца и перескочил в восьмой. Просто перешел на другую сторону коридора и пересел за другую парту. Ребята здесь были старше, и только еще один Ревир на весь класс – долговязый парень, в перемены он на задворках школы курил сигары. Должно быть, он рассказал приятелям про Кречета какие-то чудеса: они глазели на новичка подозрительно и с любопытством, но близко не подходили. У Кречета и у самого хватало ума держаться от них подальше.
Он сидел на первой парте, прямо перед учительским столом. С заданиями справлялся быстрей других, всегда заканчивал первый, а потом сидел и рисовал что-нибудь в блокноте. Как-то нарисовал портрет учительницы, ей было лет сорок – сорок пять – на взгляд Кречета, древняя старуха, но женщина славная; он бы не стал говорить о ней гадости, как другие мальчишки. У нее короткая стрижка, вдоль щек висят пряди прямых волос, от этого она похожа на собаку. Во всем классе только она одна – стоящий человек, думал Кречет, только от нее одной можно чему-то научиться. Едва она открывала рот, он выпрямлялся и слушал так жадно, будто хотел впитать каждое ее слово и сохранить для себя одного. Он выполнял дополнительные работы по родному языку и математике, читал книги, которые давала ему учительница, задерживался в классе после звонка и задавал ей разные вопросы…
– Смотри, опоздаешь на обед, – говорила она. Или после уроков: – Смотри, пропустишь автобус.
Через несколько месяцев она спросила – неловко, смущенно, никогда еще ни один взрослый с Кречетом так не разговаривал:
– У тебя когда-то… у тебя случилось какое-то несчастье? Несчастный случай с братом?
Кречета бросило в жар, щеки горели. Он кивнул: да, несчастный случай на охоте. Учительница помолчала минуту. Потом сказала:
– Ну конечно, несчастный случай. Я уверена, это было совсем не то, что рассказывают мальчики.
Но после он понял: она его боится.
И Джонатан тоже, вот что самое удивительное! Джонатан вздохнул и сдался – ладно, он будет возить Кречета в школу; а что еще он мог сказать? Наверно, он не забыл про отцовский, хлыст, который до сих пор висит где-то в конюшне. А может, хотел уступить Кларе: поупрямился немного и уступил, шумно, беспомощно выдохнул воздух, вскинул на нее острый, но неуверенный взгляд – казалось, будто его слепит… и, когда он согласился, Клара закинула руки ему на шею и крепко его обняла. В этот вечер она испекла его любимый пирог с тыквой (Кречет тыквенные пироги всегда терпеть не мог), и Джонатан уплел три огромных куска, так накинулся, будто перед тем помирал с голоду.
А еще случилось вот что: однажды, в самом начале зимы, Кречет нашел в грязи возле школы складной нож. Поблизости никого не было, и Кречет подобрал находку, обтер и сунул в карман. Клара считала, что нож ему ни к чему, и сам он не подумал бы обзавестись таким оружием: нож – штука опасная… вдруг возьмешь да и воткнешь его кому-нибудь в глотку, просто чтобы поглядеть, что при этом почувствуешь… Но этот нож оказался старый, ржавый и тупой. Кречет подобрал его и тут же про него забыл; после уроков Джонатан вез его домой, он зачем-то сунул руку в карман, а там нож.
Кречет всегда старался завести с Джонатаном разговор. Старался ему что-нибудь дать, подарить – хоть что-нибудь. Вот он и вытащил нож и сказал:
– Видал, что у меня есть?
Сказал, как всякий другой мальчишка, – он подражал другим мальчишкам, он ведь целыми днями в школе слушал, как они разговаривают.
Джонатан поглядел на него. Увидал нож – и весь побелел, задохнулся, слышно было, как он втянул в себя воздух.
– Я его нашел в грязи, – сказал Кречет. – Не знаю, кто его потерял.
Машина вильнула – совсем немножко, но оба это заметили; Джонатан сразу ее выровнял и погнал быстрей. Он больше не боялся, но в самую первую минуту он испугался – и оба они это знали.
– Он старый, барахляный, мне ни к чему, – дрожащим голосом сказал Кречет. – Хочешь?
– На фиг мне чей-то дерьмовый ножик, – злобно ответил Джонатан.
Тогда Кречет опустил окно и выбросил нож, пускай Джонатан видит, что у него ничего худого и в мыслях не было. И с чего Джонатан взял, будто у него худое на уме, чего боялся? Ему только двенадцать, а Джонатану семнадцать…
– Я просто его нашел, он в грязи валялся, – опять сказал Кречет.
Джонатан молчал.
На другое утро Кречет поехал в школу автобусом и никогда больше не просил Джонатана его подвезти. Клара несколькими месяцами раньше так из-за этого волновалась, а теперь и внимания не обратила.
– Может, так лучше, – сказала она. – Найдешь себе товарищей, с кем играть, с девочками познакомишься.
Она говорила рассеянно. Кухню отделывали заново, все полы застлали жестким брезентом, под ногами хрустело.
Отвязавшись от Кречета, Джонатан стал уезжать и проводил остаток дня по своему вкусу: черт с ней, со школой. Все равно остался на второй год. Он уезжал за несколько миль по долине, подбирал двоих приятелей, и они отправлялись втроем на рыбалку, либо рыскали по огромному пустырю у шоссе, где обрели последнюю стоянку отжившие свой век мотоциклы и автомобили, – не найдется ли что-нибудь стоящее? – либо, выждав время, подъезжали к условленным углам раньше, чем поспевал туда автобус, и подвозили в школу кой-каких девчонок; впрочем, тогда у девчонок не оставалось времени для школы.
Когда Ревир бывал в отъезде, Джонатан даже не давал себе труда возвращаться к ужину. Троица подкреплялась в придорожной забегаловке, на пятнадцать миль дальше по шоссе. Джонатан знал, Клара на него не нажалуется. Когда из школы начали присылать записки и требовать объяснений, почему Джонатан так часто пропускает занятия, Клара серьезно с ним поговорила, и он сказал, что ненавидит школу, ненавидит и учителей и ребят. Он держался вызывающе, и притом казалось – вот-вот расплачется. Но Клара положила руку ему на плечо и после короткого молчания сказала:
– Я тебя понимаю.
И она ничего не рассказала Ревиру. Оказалось, на нее можно положиться.
– Стерва она, шлюха паршивая, – говорил Джонатан приятелям. – Я бы вспорол ей брюхо и повесил на суку.
И, скривясь от омерзения, сплевывал наземь. Один из приятелей – ему было уже за двадцать, он успел послужить на флоте и демобилизоваться (его почему-то отпустили) – всегда расспрашивал про Клару: видал ее Джон когда-нибудь нагишом? Ходит она когда-нибудь по дому в одном белье? Джонатан заливался краской, эти расспросы его смущали и злили. Клара бегала по дому во всяком виде, как попало – босиком, только что вымыв голову – мокрые волосы спадают по спине, на блузу капает; по вечерам на кухне, надев какой-нибудь из своих бесчисленных халатов, она готовила себе и Кречету кукурузные хлопья и частенько забывала посмотреть, застегнут ли халат… но Джонатан никому не собирался про это рассказывать. Никого не касается, как ведет себя жена Ревира.
