Но в этой жизни есть качество незаменимое – она вознаграждает ощущением причастности к добру, она дает человеку чувство своей необходимости и незаменимости в мире. Она заполнена подлинно человечным содержанием и именно поэтому – свободна. Вопрос в том, сумеет ли постичь эту правду герой Апдайка, и мучающийся своей порабощенностью, и страшащийся потерять искусственное благополучие, которым его одарила «цивилизация потребления».
Оутс не оставляет своим персонажам и такого выбора. Ее роман носит строго детерминистский характер: люди принимают этическое решение раз и навсегда, а дальше все совершается в согласии с неумолимой логикой поступательного развития. И сама возможность что-то выбирать сведена для ее героев к минимуму. Задумавшись над своей незавидно складывающейся судьбой, главная героиня романа Клара Уолпол придет к выводу, что по-иному она и не могла сложиться, ведь «одно цепляется за другое, одно из другого вытекает». Так, «может быть, все в жизни вовсе не случайность»? Последние сомнения на этот счет устранит сама Оутс – и построением действия но строгой схеме, ведущей от причин к следствиям, и характером поступков той же Клары, неизменно оказывающихся только следующим шагом но раз и навсегда определившемуся пути.
Читая «Сад радостей земных», несложно уловить, сколь многим обязана Оутс американскому роману 30-х годов, особенно Стейнбеку. Конечно, по масштабам дарования и по богатству художественного мира Оутс и Стейнбек – писатели разного уровня. Из «Гроздьев гнева» и «Заблудившегося автобуса» Оутс почерпнула прежде всего мысль о глубокой обусловленности каждой индивидуальной судьбы теми большими общественными процессами, в которые неизбежно вовлечен человек, как бы он ни желал остаться в стороне от драматически развивающейся истории. Но эта идея, принявшая у Оутс значение важнейшего принципа повествования, нередко понимается ею упрощенно, даже прямолинейно.
В изображении Оутс действительность навязывает личности свои жестокие нормы настолько властно и последовательно, что герои фактически лишены возможности строить жизнь в согласии с собственными представлениями об этической правде. Они лишь пытаются каким-то способом защититься от бесконечных лишений, грязи, грубости, с которой сталкиваются на каждом шагу, они до конца поглощены этой отчаянной и безнадежной борьбой с повседневностью, уродующей их духовный мир. Всех их рано или поздно поджидает непоправимое жизненное крушение, и сама заранее угадываемая повторяемость подобных развязок призвана выявить всю глубину антагонизма между законами американской социальной жизни и таким простым, таким естественным стремлением человека к счастью.
Существенно, впрочем, что понятия героев о счастье заметно меняются от поколения к поколению, и вот в этих-то новых чертах самосознания персонажей всего отчетливее проступает движение времени, которое Оутс стремится запечатлеть в «Саде радостей земных». Охват событий в романе едва ли не эпический – почти три десятка лет, на которые приходятся «великая депрессия» 30-х годов, и война, и маккартизм, и первые, еще робкие ростки «контестации», уже полыхавшей жарким костром, когда Оутс писала свою книгу. Но события социальной хроники отодвинуты на периферию рассказа. Мы различаем лишь их стершиеся отзвуки в биографиях Карлтона, Клары, Кречета – представителей разных поколений рядовой американской семьи, втянутой в эти вихри бурной, суровой эпохи и затерявшейся среди ее изломов и противоречий.
Эпическая задача и характер изображения, когда в центре оказывается личность, поглощенная собственными заботами и потребностями, словно бы ей нет дела до происходящего вокруг, не вполне согласуются в «Саде радостей земных». Постепенно это расхождение будет становиться в творчестве Оутс все заметнее от книги к книге, пока «большое время» истории почти полностью не исчезнет из ее поля зрения. Но в первых романах Оутс эта опасность еще только предощущалась. В них сохраняется четко опознаваемая социальная проблематика и конкретность коллизий, направляющих ход жизни персонажей.
Основная проблема, которая здесь интересует Оутс, – все та же, что и у Апдайка, проблема свободы. До какой степени человек действительно свободен определять свое назначение в мире? Сам ли он творит собственную судьбу или внешние обстоятельства всегда сильнее, чем индивидуальные побуждения и мечты?
Вот о чем заставит Оутс размышлять своих персонажей, каждого из них приводя к поражению в схватке с действительностью. Несходны жизненные пути этих людей. Но одинаков итог.
Он всегда глубоко драматичен. Погибнет, не выдержав постоянного предельного напряжения и всего своего полуживотного быта, рабочий-сезонник Карлтон, пополнивший список жертв «великой депрессии». Ему во всей неприглядности открываются законы, установленные «теми, кто всем заправляет». И уделом Карлтона окажутся тяжелый механический труд от зари до зари да вечное скитание по дорогам – из поселка в поселок, где вечно одно и то же запустение, и грязь, и гниль отбросов, в которых роются дети, и глухая ярость обездоленных, ищущая выхода в пьяных драках.
У Стейнбека в «Гроздьях гнева» эта ярость рождала новое самосознание согнанных с земли фермеров, которые впервые ощутили себя народом – страдающим, но непобедимым. Карлтону чуждо такое чувство. Он стремится лишь доказать хотя бы одному себе, что сам он не чета этому «жалкому отребью», с которым приходится делить кров и хлеб. Он искренне ненавидит тех батраков, которые вместе с ним трясутся в разваливающемся автобусе под разговоры о жуликах-комиссионерах, только и норовящих сорвать куш побольше на любом контракте. Для Карлтона его товарищи – это «грязь, что тяжело оседает на дне ручья».
Откуда это жалкое высокомерие? Как все Уолполы, Карлтон жаждет свободы от порабощающих его обстоятельств, и ему необходима хоть какая-то иллюзия – она последнее прибежище его ущемленной гордости. Но иллюзиями жить невозможно. Реальная жизнь вступает в свои права, и рушится карточный домик несбыточных надежд.
Для Лаури надежда как будто не беспочвенна – он ведь и впрямь сумел вырваться из сетей повседневного униженного существования, которых Карлтон так и не смог разорвать. Лаури – далекий потомок тех бесшабашных искателей удачи, каких и прошлом немало перевидала Америка, придумавшая для них меткое прозвище – «джентльмены-авантюристы». По-своему он бескорыстен и, уж во всяком случае, далек от обывательского скопидомства, этот мелкий торговец спиртным, ведущий рискованную игру во времена «сухого закона». Но, ничем на свете не отягощенный, он и не задумывается ни о чем, кроме сегодняшних забот. И вся свобода, которой так дорожит измельчавший романтик Лаури, на поверку оказывается мнимостью. Пусть даже он и избежит опасностей оседлого мещанского жития, так заворожившего Клару, когда она еще готова была удовольствоваться снятым по дешевке чистеньким домиком да пропыленным садом, ставшим для нее символом земного рая.
Об этом саде с его чахлыми розовыми кустами, корявым грушевым деревом и металлическими стульями, выкрашенными в ярко-алый цвет, Клара будет вздыхать и годы спустя, уже сделавшись полноправной хозяйкой богатого поместье и супругой крупного бизнесмена, которого она никогда не любила. Обобщенный смысл, вложенный в заглавие романа, расшифровывается без труда. Сад стал для Клары «волшебным царством», потому что в нем она забывала обо всем мире, упиваясь собственным счастьем и не желая замечать, до чего оно убого. С ходом лет на месте хибар вроде той, где Клара старательно наводила уют, поджидая своего беспутного Лаури, поднимутся комфортабельные современные дома, битком набитые не копеечными поделками из близлежащей лавочки, а модными и дорогими изделиями, отвечающими всем требованиям вкуса, воспитанного на телевизионной рекламе. Потребительское общество станет реальностью. И в этом обществе удушливая атмосфера садика, словно бы непробиваемыми стенами отгороженного от подлинной жизни, полной тревог, человеческих драм и социальных антагонизмов, никуда не исчезнет – напротив, только усилится и сделается непереносимой для каждого, кто не охладел душой.
